Деление клетки
Шрифт:
Многие заселились и даже успели спиться в новых условиях. Время стояло. На Борю смотрели с вежливой тоской, как на приличного, у которого шансы есть ещё, всё-таки молодой и в костюме.
От одиночества Боря стал печь блины. Хорошие, но с привкусом палтуса и наваги, что в них ни клади. Пёк и ел сам, скучая по горизонту.
Он бездействовал, гулял вдоль леса и вглубь его и однажды утром нашёл женщину — кто-то её изнасиловал, прикончил, женщина лежала разбитым затылком вниз, ноги присыпаны листьями, как будто её похоронили неглубоко и заживо,
Боря осторожно — от резких движений можно умереть — наклонился И спросил:
— Ты что?
Пригляделся и увидел, что красивая, улыбается и не дышит.
— Я к тебе приду ещё, — сказал Боря грустно и пошёл домой.
В городе не было времён года, только времена суток, можно было забыться зимой и очнуться осенью, а в окне ничего не менялось.
Однажды Боря проснулся от боли, полежал, послушал, как сосед за тонкой стеной смотрит повтор вчерашнего фильма и плачет, осторожно встал, испёк стопку блинов, положил в коробку из-под настольного хоккея и медленно пошёл в лес. Женщина была там, красивая, улыбалась и не дышала.
— Я поем, — сказал Боря и сел на землю. — Я, знаешь, пеку. Раньше ещё танцевал, но теперь танцевать нельзя. Ты мёртвая, конечно, и прошлогодний листок на щеке, но я поем с тобой блинов. Позавтракаем.
Боря вообще редко говорил, но с мёртвыми проще, чем с живыми.
Иногда Боре звонили родители. Они стояли где-то там вдвоём у телефона, неуверенные и бесплодные, и не знали, что говорить и делать.
— Всё хорошо! — говорил Боря. — У меня порядок. Это город больших возможностей. Мне немного одиноко, но так всегда бывает на новом месте. Работу я скоро найду. Дайте послушать океан. А я вам дам послушать лес.
— Только не вздумай танцевать, — говорили родители. — Голова не болит?
— Ничего у меня не болит, — говорил Боря.
— На тебе океан.
Так он и ходил, без смысла и без работы, проедал потихоньку родительские деньги, вечный школьник на вид, и не скажешь, что двадцать пять. Его не боялись голуби и вороны, и дети со злыми взрослыми лицами не трогали его.
— Ты понимаешь, Наташа (он знал, что вряд ли это Наташа, но надо было как-то назвать), я, в сущности, и не пробовал жизни. Учился на юриста и танцевал, пока мог, а может быть, я моряк. Он сел поближе к ней и глубоко вздохнул. Ударил неприятный запах. Боря постарался дышать пореже и не смотреть женщине на лицо.
Близкие люди могут быть не в форме, но не надо обращать на это внимания.
Однажды Боря пришёл без блинов, но с цветами — на остановке пьяница торговал фиалками и отдал ему за так последний букет.
Женщины не было видно, место преступления обступили люди, эксперт-криминалист суетился в гнилой листве.
Боре сказали уходить.
— Пустите меня к ней! — сказал Боря. — Я к ней пришёл.
— Следственные действия. Идите на хуй, — сказал небольшой человек с блокнотом, следователь.
— Вот доказательство — цветы! — сказал Боря. — Я к ней!
— Ходи давай отсюда.
— Я юрист! — вспомнил Боря. — Я учился на него! Вы нарушаете закон! Она, наверное, Наташа! Не смейте делать ей больно. Вы всем делайте больно, но не ей, я умру за неё. Я сейчас буду танцевать.
Он дёрнулся куда-то вверх и вбок, но рослый прапорщик поднял его, как ребёнка, и Боря повис на его руках с глупым букетом, дурак.
Криминалист смотрел на него и думал, что как-то мир устроен не вполне порядочно, вот и парень влюбился в разложившийся труп, да и не сам ли он её кокнул, а потом пошли привычные мысли — работа, дом, стиральная машина, и, кстати, уже весна, не то чтобы стало уже тепло или зелено, но пахнет весною.
Атомы состоят из ангелов
Не тот бездельник, кто сидит без дела, а тот, кому делать нечего.
Когда-то кто-то пососал карандаш, почесал в штанах, начертил квадрат и построил город сплошь из пятиэтажных домов. Потому что если атомная война, то взрыв повалит небоскребы, а пятиэтажки не повалит.
Оставшееся пространство равномерно истыкали тополями. Тополь — глупое дерево: растет недолго, сгорит — не жалко.
Дома стояли, тополя цвели, а бомба так и не упала, и всё состарилось в ожидании конца света.
В одном таком доме жил один такой парень Саня Светлов. Ему было что-то около тридцати, и он пробовался то грузчиком, то кладовщиком, то паковал сигареты в пачки у отца на фабрике, но всё было не то. Родители кормили его и давали смотреть телевизор, а он годами гулял по району с бутылкой самого дешёвого пива и ждал нужного поворота судьбы.
Все вокруг работали и угрюмо смеялись над бездельником Саней, в глазах у них было спокойное знание жизни, а он ходил никакой.
У Сани был главный друг ядерщик Руслан. Он-то знал, чего хочет. В школе ковылял с «тройки» на «тройку», но в старших классах полюбил физику, стал лучше всех хоть в чём-то, пошел на физфак, запил и был исключен со второго курса.
— Я ядерщик! — говорил Руслан спьяну. — Я ядерщик. Атомы состоят из ангелов. Я блюю.
Меж двух домов, у трансформаторной будки с нарисованным добрым солнцем, была детская площадка, где все выпивали, вот и Саня с Русланом. Раньше был ещё третий в их компании — Тимофей с маленькими, как бы заросшими лишней кожей глазами. Он пропал года на три, а потом подошел к ним и злобно сказал:
— Я хочу быть океанологом. Или бильярдистом. А любви нет.
Проснешься, а рядом опухшая рожа.
И ушёл. Саня Светлов навсегда запомнил эти слова.
Годы проходят, как зубы: хоп — и дырка.
Однажды Сане Светлову исполнилось двадцать девять лет, и он все искал работу. То охранял кучу мусора на заднем дворе, но ему не заплатили, потом две недели крутился в магазине бытовой техники, но стало очень скучно.
— Ты ничтожество, — говорил ему Руслан, — вот посмотри на меня. Я ядерщик. У меня научное мышление. Да, меня тоже отец кормит. Но ты не работаешь от безволия. А я не работаю от того, что я ядерщик. Я жду места.