Дельфиний мыс
Шрифт:
— Ну конечно же. И его было бы жаль, как любого обывателя, если б он не был так активен…
В глазах Одика вспыхнула яркая искра несогласия.
— А вы были у него дома?
— А зачем я должен ходить в его дом?
— Но у него столько книг! И хороших — Пушкин, Лермонтов, Чехов… У него так культурно… Его сынок мне не нравится, а вот он…
— Ну, что он? Из родной сестры сделал батрачку, жену обратил в свою веру, сына превратил в хозяйчика…
Одик моргнул ресницами, слушая его.
— А с кем он дружит? С теми,
Глава 8
КОРЗИНКА С КЛУБНИКОЙ
Одик быстро шел домой. То новое, что узнал он сегодня, не умещалось в его голове. Ошеломляло. Выходит, Федор Михайлович, и Миша, и, наверно, другие мальчишки понимают что-то такое, о чем он и не догадывается. А зачем учитель говорил про Троянского коня? И про то, как Одиссей попросил привязать его к мачте, чтобы не поддаться на провокацию этих хищных сирен, которые так волшебно поют, а потом обгладывают черепа и кости легковерных мореходов? И про тугой Одиссеев лук?
Случайно это?
Все, что говорил Федор Михайлович, наверно, правда. Человеку, который не боится таких писем и, не читая, рвет их, нельзя не верить. И потом, он — учитель, и все в городке знают его и, кажется, любят. Не говоря уж о мальчишках. Значит, Карпов нищий… Так… Ничего себе!
Одик шел домой, подавленный этими мыслями, такие они были трудные, тяжелые, точно мешок камней нес. И не давали покоя. Перед ним вдруг открылся новый, тревожный, может быть, высший смысл жизни.
Нищий… А кто ж тогда богатый? Кто?
Только перед калиткой вспомнил Одик про Ильку. Войдя во двор, он сразу же побежал к сараю — дверь его была открыта. Значит, выпустили? Вот как! А что ему за это было?
По двору в открытом летнем платье, напевая, ходила Лиля и развешивала на веревке белье. И хотя Одик знал теперь, что она такая заурядная, все же он не решался спросить у нее про Ильку. Не мог. Еще подумает чего… Он посидел немножко на крылечке, будто поджидал своих, и терзался, что не может открыть рта. И решился — пусть думает о нем что хочет!
— А где тот, что был в сарае? — быстро спросил он.
Лиля достала из таза сырую простыню и расправила ее в руках.
— Отпустили… Покаялся, что больше не будет.
— А-а-а, — протянул Одик. И вдруг ему в голову пришла совершенно шальная мысль: а что, если Илька выдал ребят?
Но тут же отбросил ее: нет! Судя по допросу в сарае и по Дельфиньему мысу, он не из трусов.
Потом Одик беспокойно походил у террасы, зашел в дом — стекло уже вставили, — встряхнул головой, словно для того, чтобы в ней лучше уложились все мысли.
Он так и не обедал сегодня, и мама поругала его.
Но Одик не убивался: подумаешь, дело какое — не поел! Все это было так мелко. Он расспросил у сестры про Ильку, и та сказала, что видела его перед обедом: он быстро прошел по двору с корзинкой, полной клубники.
— Георгий Никанорович дал? — спросил Одик.
— А кто ж еще?
Что-то неприятно кольнуло Одика: зачем же он взял ее? А что, если он все-таки?.. Нет, этого нельзя было допустить!
Часа через три явился с работы Карпов, пожелал всем доброго вечера, снял костюм и вышел к крану в спортивных брюках на резинке, в тапках на босу ногу и белой майке. Он хлопнул себя по животу и кивнул Одику:
— Как делишки?
— Ничего.
— Не перетрусил ночью?
— Немножко… А что им надо от вас?
— Спроси у них… Злющие! Топчут, мнут, ломают. Скоро за клубнику возьмутся — у них губа не дура: три рубля на рынке! Потом за цветы примутся — гвоздику, розы, гладиолусы — они тоже не копейку стоят! Мы выращиваем это для себя — ненавижу тех, кто все растит специально на продажу… Мы редко продаем, уж если очень просят и неловко отказать. И ягоды, и фрукты, и цветы — все для себя… Люблю, когда вокруг все красиво! А человек — для чего он создан? Для красоты ведь, для радости… Правда?
«Неправда! — хотел крикнуть Одик. — Не только для этого!» Но не крикнул. Промолчал.
Потом, фырча как морж, Карпов стал мыться, подвигал толстыми мускулистыми руками, вытерся махровым полотенцем, перекинулся шуткой с женой, басом начал победную арию тореадора, которую часто передавали по радио, и пошел к дому.
Лиля засмеялась:
— У тебя после такой ночи прекрасное настроение!
— А как же!.. Теперь будем спокойно спать… Сообразительный мальчишка.
Одик помрачнел.
Неужели Илька и вправду поклялся больше не лезть в сад? И вдруг подумал: «А я бы мог полезть?»
Карпов ушел ужинать и скоро вернулся, очевидно выпив свою неизменную рюмку легкого вина, и стал ходить по саду, осматривая абрикосовые и гранатовые деревья.
Виталика не было видно. Недоволен был отцом, что ли, за то, что тот не послушался его и не вызвал милицию, а отпустил Ильку с миром, да еще с клубникой? Кончив осмотр сада, Карпов громко зевнул, с силой потер, точно массировал свою грудь — этот жест он очень любил, — и сказал Одику:
— Пойду искупаюсь. Люблю купаться на закате. Бодрит.
Одик ждал, что он скажет дальше.
— Не хочешь со мной? — спросил Карпов.
— А Виталик?
— Не в духе он что-то, — ответил Карпов и улыбнулся. — Не угодили мы ему чем-то.
— Видно, — проговорил Одик.
— Характерец у него, скажу я тебе! Норов! Вырастет — меня за человека считать не будет. Ну, так идешь?
— Меня что-то знобит — простыл, — соврал Одик и для большей убедительности кашлянул.
— А-а, тогда не нужно, здоровье — прежде всего. — И Карпов ушел своей легкой, несмотря на изрядный вес и годы, походкой к морю.