Дело Бутиных
Шрифт:
Это был Диккенс на английском.
— «Домби и сын»! — вскричал Михаил Дмитриевич. — Вы знаете, что я люблю Диккенса!
— Не считаете ли вы, что я немного похож на Домби в его трагические дни?
— Нет, — ответил брат. — Пока не нахожу. Но когда вы пуститесь на поиск недостающего миллиона, помните, что на свете есть Каркеры!
Трудно определить, когда именно между Михаилом Дмитриевичем и его второй женой Марьей Александровной началось отчуждение.
В тот короткий промежуток меж Масленкой и свадьбой они виделись урывками, — от встреч этих осталась в памяти яблочная свежесть снега, сумасшедший полет тройки, колючая сладость поцелуев, ощущение наступающей взаимности. Это промчалось
Они были вместе уже десять лет, и за все годы ни разу не поссорились, ни разу не обменялись грубым словом, ни разу не выразили явного неудовольствия по поводу какого-либо поступка с его или ее стороны. Он был предупредителен и ласков. Она внимательна, сдержанна и ровна. А не сближались. Напротив, понемногу, вершок за вершком, расходились все дальше и дальше. Марья Александровна оказалась, вопреки жарким поцелуям на Масленицу, на редкость холодной и невстречной. Никогда не откровенничала, не делилась, все больше замыкалась в себе. Хотя всегда подавала нищим, любезно улыбалась на приветствие, а с прислугой всегда ровна и спокойно-требовательна. Однако же чувствовалась в ней душевная отстраненность, заставлявшая как знакомцев, так и домашних, нуждавшихся в денежной помощи, добром совете, обращаться к величавой, нарядной и неизменно расположенной и терпимой к людям Капитолине Александровне. У той ухоженность прически, ожерелье с медальоном, широкий золотой браслет и длинные сережки с рубинами или сапфирами своим блеском не могли укрыть теплое лицо и смотрящие с добрым вниманием живой синевы глаза.
Может быть, положение неполной хозяйки дома усугубляло в Марье Александровне природную отрешенность, делало ее все более замкнутой, чем была она по своей натуре. Однако же ее не стесняли ни в чем. Капитолина Александровна настолько погружена в свое попечительство и музыкальные занятия с девочками, к тому же повседневные заботы о муже. Появление в доме новой невестки рассматривалось ею как благодать Божья. Она охотно уступила ей и ключи и распоряжение прислугой. «Это пусть решит Марья Александровна», или: «Я обращусь к Марье Александровне и вместе решим», — так что жена младшего Бутина не могла сетовать на то, что ее престиж в доме не на высоте.
Что касается Татьяны Дмитриевны, то ее мир после смерти Маурица ограничился деревянным домом и окружающим этот дом садом. Да еще братья доверили, учитывая ее агрономические знания, ферму за городом, на берегу Нерчи. Так что и она большей частью отсылала всех к Марье Александровне, ежли к ней обращались по мелочам домашнего хозяйства.
Можно было лишь догадываться, что широкая общественная деятельность старшей невестки и золовки — Татьяна Дмитриевна, например, вела широкую переписку с садоводами всей России, обменивалась семенами со знаменитыми ботаниками из Франции, Англии и Австрии, — что именно это обстоятельство угнетало жену младшего Бутина. К тому же и Капитолину Александровну, и Татьяну Дмитриевну братья все же привлекали к своим деловым заботам. Они и на приисках бывали, и даже на ярмарки ездили. Бывало, братья в отсутствии, и тогда безукоризненно одетый и чисто выбритый Дейхман, или озабоченный, сбившийся с ног простоватый Шилов, или громкоголосый вахлак Иринарх в долгополом сюртуке спрашивают Капитолину Александровну по каким-нибудь срочным предприятиям фирмы. А нет Капитолины Александровны, то и в деревянный дом в саду сунутся. Управляющие, конторщики к ним с превеликим почтением, не просто как к родственницам братьев, а как к понимающим в деле «соправительницам». А к ней — с чем-нибудь пустяковым, третьеважным: насчет соленья огурцов или приготовления голубикового варенья. Она и не пыталась вникать в дела фирмы. Это для нее мир чужой, не ее ума. И все же не деловые преимущества невестки и золовки были для нее главным злом. И в доме все приняли ее с уважительностью и доброжелательностью, как члена семьи. Тут вмешались обстоятельства более жестокие и необоримые.
Сонюшка была болезненно-порывистой, она отдавала любви каждый вздох, каждый трепет тела, казалось, вот сейчас она умрет: «Ах, как хорошо, как хорошо», — произносила она еле слышно. Он удивлялся, как могут ее слабые тонкие руки обнимать его так, что он задыхался. Будто каждое объятие последнее.
У Марьи Александровны было молодое, здоровое и крепкое тело. Но она принимала его любовь как должное, обязательное, в ней самой чувство пробуждалось долго, медлительно. Она словно стеснялась открытости и свободы как чего-то неприличного и излишнего. Будто в ночных супружеских объятиях содержится нечто постыдное и недозволенное. Недолго длилось то время, когда Марья Александровна свободно распахнулась теплотой и радостью, — это когда друг за дружкой пришли Сашенька и Милочка. Да и у всех — у хозяев, у прислуги, гостей — было такое ощущение, что большой дом на Соборной зазвенел, сдвинулся с места под музыку и пение и отправился в прекрасное путешествие в теплые края! Так давно не верещали детские голоса в бутинских покоях! Потом голоса умолкли, музыка оборвалась, дом вернулся на старое место, а Марья Александровна замкнулась в себе еще упорней, еще безответней. Внутренне она винила род Бутиных. В дни скорби, охватившей дом, Михаил Дмитриевич ловил непримиримые ледяные огоньки в глазах жены, когда она оглядывала за столом сидящее вкруг семейство. По какой причине брак старшего оказался бесплодным? Почему у золовки, при ее двух мужьях, ушедших в загробье, не явилось потомства? Почему бутинские женщины умирают в молодые годы?
Горе со временем приглохло, а холод и отчуждение остались, Сначала под предлогами недомогания, усталости, срочной заботы, а затем и без предлогов Марья Александровна стала запирать двери своей спальни на втором этаже. Больше от Бутина детей она не желала. С прекращением близости отчужденность возросла.
Бутин, беспрерывно занятый приисками и заводами, конторами и складами, денежными делами, не всегда отдавал себе отчет в том, насколько он одинок и сиротлив в личной жизни...
Осень и зима прошли в изнурительной работе, в нечеловеческом напряжении. Бутина в Нерчинске почти не видели.
Взмыленные лошади носили его с Шилки на Бодайбо, от Верх-неудинска к Иркутску, из Благовещенска в Зею. Неделями засиживался в Москве. Он объездил все прииски Товарищества, все винокуренные заводы, все торговые средоточия фирмы.
Чаще всего брал с собой в спутники молодого Ивана Симоновича Стрекаловского. Его познания в делах, его чудовищное трудолюбие, его способность въедаться в состояние любого хозяйства, его умение быть приятным и любезным и привлекать расположение и начальства и подчиненных, и мужчин и женщин, — все эти достоинства делали его незаменимым помощником в разъездах, имевших одну цель: выколотить деньги! Там подогнать. А там урезать. Что-то куда-то перебросить. Где возможно навести экономию. Требовать тут, просить здесь. Изловчиться, вывернуться.
Не очень чувствительно, но пришлось сократить расходы и по дому.
В каком бы конце огромной своей «империи» Бутин ни находился, в любой противоположной точке его воля, его повеления электризовали работников фирмы.
Из Иркутска он телеграфирует в Верхнеудинск уполномоченному Торгового дома Василию Семеновичу Кудрявцеву:
«Лед на Байкале толстый, скажите Меньшикову: чай отправлять. Транспорты пусть выходят».
В самой резкой и повелительной форме Бутин требует от уполномоченного фирмы в Благовещенске Иннокентия Котельникова: «Все расходы сократить, изворачивайтесь своими средствами».
Он встречает новый, 1883 год вдалеке от дома, в Томске, отпустив Ивана Симоновича к родным в Иркутск: «Мать вот не простит, привыкли Новый год всей семьей вместе!». Правда, Стрекалов-ский обещался сразу же воротиться после Нового года к Бутину в Томск, зная, что сейчас здесь самое опасное, самое топкое место для бутинской фирмы.
Из Томска шлет Бутин новогодние поздравления жене, брату, сестрам, невестке, всем домашним, друзьям и сотрудникам, с которыми привык проводить новогоднюю ночь вместе за праздничным столом.