Дело чести генерала Грязнова
Шрифт:
Видимо почувствовав излишнюю нервозность своего хозяина, заскулил пристроившийся у ног Агдам. И этот негромкий скулеж, но главное – преданные собачьи глаза, в которых светилось почти человеческое недоумение, сделали то, чего до этого не мог с собой сделать Грязнов. Он вдруг совершенно успокоился, потрепал по холке Агдама и смог проанализировать создавшуюся ситуацию.
Правда, непонятным оставалось одно.
Отчего еще он пока жив и почему вдруг его отпустили с ручья, если на него действительно была устроена охота?
Следуя логике, вывод напрашивался
Каким-то образом прознав о том, что он собирается навестить свое зимовье и привести его после зимы в должный порядок, Пришлого, а может быть, и не его одного, забросили на этот ручей, где «охотники за скальпами» и должны были поджидать свою жертву. Однако он задержался в Пятигорье, и заброшенный в таежные дебри «десант» вынужден был убраться отсюда, так и не дождавшись его.
И никогда бы он не узнал об этом, если бы не тот след резинового сапога у ручья, случайно оставленный Пришлым.
Этот вариант был бы самым приемлемым для Грязнова. По крайней мере в него хотелось верить.
Правда, был еще один, который нельзя было сбрасывать со счетов. Прибыв в какой-то день на зимовье, Пришлый убрался отсюда в тайгу, чтобы не наследить. И спокойно ждет его сейчас где-нибудь неподалеку от избушки, уютно устроившись в схроне с карабином в руках.
Однако и в том и в другом случае не давал покоя вопрос, который занозой засел в его голове.
Кто?! Кто из конторских служащих, которые знали о том, что Грязнов собирается в ближайшие дни навестить свое зимовье, мог продать его за тридцать сребреников.
И когда стал перебирать в памяти «конторских», то насчитал не менее дюжины коренных пятигорцев, которые держали зуб на главного охотоведа хозяйства. И та перспектива, что его могли назначить генеральным директором зверопромхоза, лишала сна не только конторских, но и многих промысловиков.
Придя к столь неуспокоительному выводу, Вячеслав Иванович горько усмехнулся. Нет, его не подставили, его сдали со всеми потрохами, и ему в этот раз просто повезло по жизни, что он вынужден был задержаться в Пятигорье, а не уйти сразу же в тайгу, как и намечал.
Так кто же его все-таки сдал?
Грязнов прекрасно понимал, что на первый вопрос ему ответа не получить, по крайней мере в ближайшее время, а вот что касается второго вопроса…
Впрочем и здесь он не очень-то надеялся на то, что сможет выйти на твердый ответ.
Если не считать потомственных охотников, деды и прадеды которых рубили первые избы в Пятигорье, то народ в поселке живет самый разный. Кроме того, довольно много пришлых, осевших здесь в девяностые годы, когда в городах рушилась промышленность, и поручиться за этих людей – значило быть полнейшим идиотом, который видит свет только в розовых тонах.
И еще один фактор, который также нельзя было сбрасывать со счетов.
Что ни говори, но хоть и уважали бывшего генерала в хозяйстве, однако были и такие, кто поимел на него зуб и только подыскивал случая, чтобы поквитаться с ним «по-свойски». Не в пример своему предшественнику, Грязнов изучил по карте богатые зверем
Думая обо всем этом, Вячеслав Иванович потянулся рукой за двустволкой, что висела на вколоченном в бревно гвозде. Переломил «тулку» надвое и, порывшись в рюкзаке, выудил оттуда два патрона, заряженных жаканами, загнал их в стволы.
Теперь вроде бы можно было поговорить с тем, кто умудрился оставить отпечаток сапога на влажном мшанике.
Перед тем как выйти на улицу, подумал было, не оставить ли Агдама в избушке, но уж слишком велик был риск самому нарваться на пулю, и он кивнул собаке, чтобы шла за ним. Преданно смотревший на него Агдам уперся лапами в дверь, радостным лаем напоминая всем и вся, кто здесь настоящий хозяин.
– Тихо, тихо, Агдам, – проворчал Грязнов, набрасывая дверной крючок и прикидывая на глаз, с какого места лучше всего начать обход «подковы» по периметру.
Расчет был прост. Если Пришлый действительно забрался в эту таежную глухомань по его душу, а в этом Вячеслав Иванович уже не сомневался, то он должен был подстерегать его не в самой избушке, куда охотовед мог завалиться в паре с кем-нибудь из промысловиков-соседей, а уже в самой тайге, возможно даже, на кромке поляны, заросшей густым березняком и оттого практически непроходимой. И если он еще поджидает его в своем схроне, то пущенный вперед Агдам обязательно вспугнет его.
К тому же если Пришлый умудрился оставить след у ручья, то уж на месте своей стоянки оставит следы обязательно. В этом Вячеслав Иванович даже не сомневался.
Углубившись неподалеку от зимовья в таежную кромку, Грязнов снял с плеча двустволку, затем, поудобнее перехватив ее правой рукой и взведя оба курка, потрепал насторожившегося Агдама по холке и спустил его с поводка.
– Давай, малыш, не подведи.
Словно поняв то, что сейчас от него требуется, Агдам рванул в заросли, за которыми начинался бурелом, и только сухие ветки зашелестели за ним.
Агдам не подвел. Минут через пять после того, как Грязнов углубился в тайгу, держа свою «тулку» наперевес и сторожко прислушиваясь к малейшему шороху, откуда-то из середины заросшей непроходимым березняком кромки послышался собачий лай, совершенно непохожий на тот, которым Агдам поднимал с земли боровую дичь или облаивал засевшую на сосне белку. Лай этот был угрожающе-вопросительным, с надрывной хрипотцой, и явно звал хозяина поторопиться.
Со страхом ожидая выстрела и хриплого в смертельной агонии собачьего визга, Грязнов на какое-то мгновение даже растерялся, ругая себя, что послал Агдама на верную смерть, но кроме призывного и в то же время надрывного лая более ничего слышно не было, и он, не веря, что судьба помиловала его и на этот раз, заторопился на голос Агдама.