Дело глазника
Шрифт:
Внутри было тихо и чисто. Муромцев медленно шел по мраморному полу, осматриваясь. Из коридора ему навстречу вышел немолодой мужчина лет сорока в белом халате и белой медицинской шапочке, на красном носу блестело пенсне. Он с интересом посмотрел на сыщика, снял пенсне и, погладив бороду-эспаньолку, спросил:
– Вы, извиняюсь, к кому? Вы по записи?
Муромцев слегка поклонился, протянул ему удостоверение и сказал:
– Роман Мирославович Муромцев, из Петербурга. Я расследовал дело одного вашего пациента. С кем имею честь?
– Простите, господин Муромцев, –
Он зачем-то взял Муромцева под руку и повел по коридору в глубь здания.
– Скажите, Роман Мирославович, вы какого именно пациента имеете в виду? У нас, знаете ли, их тут много.
– Меня интересует Карельский душегуб – Петр Ерохин.
– Вот как? – удивился Штебе. – А позвольте полюбопытствовать, зачем это он вам понадобился?
– Пока я не могу вам сказать, простите. Но мне надо с ним поговорить. Как он себя чувствует? С ним можно общаться? Он вменяем?
– Поговорить можно, конечно, – Штебе открыл перед Муромцевым дверь, – проходите. Я сейчас позову старшего надзирателя Кетова, он вам лучше расскажет о Ерохине. Я могу лишь сказать, что у пациента на почве алкогольного делирия развился психоорганический синдром…
– Какой синдром, простите? – перебил его сыщик.
– Или органический психосиндром, – улыбаясь, продолжил Штебе. – Говоря научным языком, этот синдром заключает в себе следующие признаки нарушения психики человека: ослабление памяти, снижение интеллекта и недержание аффектов. В психиатрии мы называем этот синдром триадой Вальтер-Бюэля. В целом пациент Ерохин не опасен для общества, его даже можно было бы выписать и содержать где-нибудь на поселении, под присмотром полиции и врачей, разумеется. Однако, учитывая те зверства, что он совершил, выпускать его все же не стоит. Мы не возьмем на себя такую ответственность.
Штебе подошел к большому письменному столу и нажал на установленную на нем кнопку. Где-то в недрах корпуса раздался звонок. Почти сразу в коридоре раздались тяжелые шаги, и в кабинет ввалился исполинского роста человек в синем мундире и с красным, изъеденным оспой лицом. Он бросил быстрый взгляд на доктора, потом на Муромцева и, сжимая и разжимая огромные кулаки, нарочито громко спросил:
– Случилось что, Иван Арнольдович?
– Вот, Алексей, познакомься, – ответил Штебе, – это господин Муромцев Роман… э-э…
– Мирославович, – подсказал сыщик и протянул великану руку.
– Кетов моя фамилия, – прогремел вошедший.
– Очень приятно, господин Кетов. Вы надзиратель?
– Старший надзиратель!
– Алексей, господин Муромцев – следователь из Петербурга, он приехал повидать нашего Ерохина. Проводи его, пожалуйста. Больные как раз отдыхают после обеда.
– Как прикажете, – ответил Кетов и пригласил Муромцева: – Пожалуйте за мной.
Они вышли из кабинета Штебе и пошли по светлому пустому коридору.
– А где все пациенты? – спросил Муромцев.
– Известно где – в палатах, – ответил надзиратель.
– Что же, они все время
– Так положено, чай, не санаторий здесь какой. У нас не забалуешь. Все под замком! – Кетов похлопал по связке ключей, висевшей у него на поясе. – На прогулку выводим, кто не буйный и если погода хорошая. Некоторые арестанты работают, чтобы совсем с ума не сойти, хотя куда уж дальше! Кстати, Ерохин ваш сейчас в мастерской. Доктор Штебе говорит, что трудотерапия хорошо на него влияет. Сюда, направо.
Они свернули и оказались в другом крыле больницы, где находились процедурные кабинеты. Сейчас в них было пусто и тихо. Муромцев с интересом заглядывал в каждый через стеклянные двери.
– Все процедуры доктора проводят по утрам, – объяснил Кетов.
– Скажите, как он себя ведет? – спросил Роман Мирославович.
– Ерохин-то? Тихий, как овечка. Молится все время да плачет иногда. Видать, грехи душу терзают.
Кетов отомкнул белую массивную дверь и вошел первым, Муромцев последовал за ним. В просторном зале было несколько человек в больничных халатах. Ерохина он узнал сразу – тот сидел на стуле и плел веревки. У ног его лежала довольно большая бухта пеньки. Руки его быстро сплетали тонкие концы, губы все время что-то беззвучно шептали.
Муромцев тронул Кетова за рукав и тихо спросил:
– Вы могли бы нам с ним отдельный кабинет выделить?
– Вообще-то не положено, – неуверенно ответил надзиратель, – ну, да бог с вами, идемте.
Он подошел к Ерохину, не церемонясь, поднял его за шиворот и повел к выходу. Веревка зацепилась за ногу и потянулась за ним через всю мастерскую. Муромцев схватил ее, сдернул и вышел следом.
Кабинет, в который их завел Кетов, оказался процедурной с несколькими ваннами. Вдоль стен стояли железные шкафы с различными склянками, приборами и книгами. На окнах, как, впрочем, и везде, были решетки. Надзиратель усадил Ерохина на стул у окна и повернулся к Муромцеву:
– Я вас закрою на ключ, такие правила. Как закончите, так стучите погромче.
– Хорошо, благодарю, – ответил сыщик и внимательно посмотрел на Ерохина.
Бывший инженер тихо сидел на стуле и смотрел в пол. Муромцев подошел и осторожно взял Ерохина за руку. Тот вздрогнул, однако руку не отнял и посмотрел на сыщика красными заплаканными глазами.
– Господин инженер, вы помните меня?
Ерохин часто заморгал, прищурился и улыбнулся:
– Да, припоминаю! Вы тот следователь, да-да. Я помню вас. Имя вот только ваше запамятовал…
– Меня зовут Роман Мирославович Муромцев. Я приехал, чтобы побеседовать с вами о том деле, по которому вас осудили. Помните? В Сердобольском уезде? Вы железную дорогу строили к мраморному карьеру, что возле Рускеалы!
– Ну как же, как же! Строил, да не построил. Вон каких дел натворил, страшно подумать!
– Хорошо, что помните. Значит, вы признаете, что это вы… вы убили всех тех людей? Работников карельских, лапландских и финских?
– Да, выходит, что я. Пил я сильно тогда, горячка у меня была. Правда, не помню я многого, но по всему выходит, что моя вина в том.