Дело незалежных дервишей
Шрифт:
— Аллах Всевышний, ниспошли мне милость в чтении Корана и преврати его для меня в вождя, и свет, и руководство… — разносился внизу трубный глас блаженного суфия, сопровождаемый звучными вразумляющими ударами и неразборчивыми, но донельзя сварливыми репликами попугая по имени Бабрак. — Читайте Коран, ведь каждый произнесенный из него звук будет оценен, как десять благодеяний…
— Нам повезло, — шепотом разъяснил Олежень, — я не раз читал «Эликсир счастья» и до сих пор многое помню.
Внизу раздались пронзительные звуки сирен: к месту, где великолепный Хисм-улла неторопливо и доходчиво толковал Коран, съезжались повозки вэйбинов. Зажглись прожектора. Послышались громкие команды: нарушителей
— Коран ниспослан для осознания скорби, поэтому, читая его, скорбите. Всякий, обдумывающий обещания, угрозы и приказания в Коране, осознав свою немощность, вынужден будет скорбеть, если он не невежда… — Хлопнула дверца, и речь суфия стала невнятной.
Прошло, верно, с полчаса или больше, пока внизу все наконец не утихло и на площадь не вернулся обычный для этого времени сонный покой. Только тогда Олежень решил, что спуститься вниз будет вполне безопасно.
— Наставник, — сказал Фочикян, отряхиваясь, — спасибо вам… Если бы не вы, я не знаю, чем все кончилось бы…
— Что ты, добрый человек! Благодарить надо досточтимого Хисм-уллу, чье появление было как нельзя кстати. Не причинят ли ему какого зла?
— Не думаю, наставник, он ведь блаженный… Подержат до утра – и отпустят. Однако, время позднее, позвольте пригласить вас в мое скромное жилище, дабы скоротать ночь… и подкрепиться.
— С удовольствием, почтенный Олежень, — улыбнулся Фэй-юнь, — но объясни мне еще, отчего сии дервиши так набросились на тебя?
— А! — Олежень горделиво выпрямился. — Я как бы опубликовал пару статей, в которых указал на некоторую несообразность некоторых деяний нашего досточтимого вэя [18] Абдуллы Нечипорука…
18
Вэй, или, более точно, сяньвэй – так еще в средневековом Китае называлась должность уездного начальника стражи, приблизительно соответствующая современной должности начальника областного отделения МВД.
Даос чуть поднял брови и ласково улыбнулся.
— Ты же сам просил меня не говорить по-ханьски, добрый человек, — произнес он. Фочикян с инстинктивной стремительностью втянул голову в плечи и кинул быстрые взгляды влево-вправо, но тут же расслабился и облегченно вздохнул.
— Но… кажется, мы как бы одни, наставник.
— Лао-цзы сказал: бойся стен с ушами, — заметил ему даос.
Во взгляде Фочикяна мелькнула неподдельная тревога.
— Хорошо… как бы это… Он – типа наш начальник зиндана унутренных справ. А у меня же как бы совесть и достоинство истинного асланiвца! Если в Асланiве кто-то кое-где порой ведет себя несообразно – я не в силах спокойно спать и даже вкушать пищу, ниспосланную Аллахом! Мне уже несколько раз угрожали, — добавил он с торжеством. — Только вот доказательств у меня как бы надежных нету никогда – ну таких, чтобы человекоохранительные органы дали делу ход. Газетная статья – всего лишь газетная статья. Хоть бы Абдулла в суд на меня подал! Тогда, в ходе разбирательства, может и удалось бы что-то серьезное раскопать. Но зачем ему типа суд! — Олежень грустно помолчал. — Эти спиногрызы безо всякого суда ребра пересчитают за недостаток патриотизма, и дело с концом… Дескать, я оскорбляю весь уезд, публикуя заведомо клеветнические измышления в адрес одного из наиболее уважаемых столпов незалежности…
Фочикян тяжко вздохнул и умолк.
Минут двадцать они осторожно пробирались по спящему городу. Петляли темными улочками, преодолевали раскопы и дважды лезли через забор – Олеженю, видимо, этот путь был очень хорошо знаком; даос даже подумал, что Фочикян, буде захочет, пройдет его с закрытыми глазами. По крайней мере пару раз искатель правды предупредил Фэй-юня о скрывающихся в непроглядном мраке бочках и кирпичах, на каковые даос по незнанию непременно налетел бы.
Наконец они оказались у трехэтажного дома. Некоторое время Олежень обозревал окрестности из кустов, а потом полез по водосточной трубе и высадился на балконе третьего этажа. Махнул Фэй-юню рукой – следуйте, мол, за мной, драгоценный наставник.
Затворив за даосом балконные двери, Олежень некоторое время возился в темноте, занавешивая окна. Потом под потолком вспыхнула неяркая лампочка.
Взору даоса предстала спартански обставленная комната, в коей явно преобладали книги, журналы и газеты: они были везде – на простых стеллажах вдоль стен, стопками друг на друге в проемах между стеллажами, у стола, под столом… Они даже служили хозяину ложем: поверх книг было раскинуто несколько цветастых легких одеял. Однако имелись и скромные признаки иных времяпрепровождений. Например, прямо на стене, над изголовьем книжбища – лежбищем его называть язык не поворачивался, — давно засохшей губной помадой было игриво выведено: «Олежень-Незалежень».
Из темного дверного проема появилась черная, какая-то бесформенная, заросшая слегка курчавой шерстью собака с коротким хвостом. Сделав несколько шагов к даосу, она со вздохом опустила зад на пол, вывалила розовый язык и, часто дыша, бдительно, но вяло уставилась из-под лохматой челки на Фэй-юня. Собаке было жарко.
— Аля! — умилился появившийся следом с подносом в руках Олежень. Поднос был уставлен пиалами, в углу примостилась высокая бутыль с чем-то прозрачным («Горилка», — подумал Фэй-юнь). — Умница моя! Это свои, свои!
Собака опять вздохнула, оторвала зад от пола и, стуча когтями, удалилась прочь.
— Ну вот, — сказал Олежень, скидывая газеты со стола и опуская поднос. — Давайте перекусим, наставник. У меня дома мало что есть, но… — Олежень замолк.
Даос поднял глаза и увидел, что Фочикян изумленно вытаращился на него.
Фэй-юнь ободряюще улыбнулся ему.
— Наставник… А у вас – ус отклеился, — спертым голосом сообщил Олежень.
Богдан Рухович Оуянцев-Сю
Асланiв, воздухолетный вокзал,
9 день восьмого месяца, средница,
утро
Было раннее утро, когда Богдан, в числе прочих немногочисленных пассажиров, неторопливо спустился из прохладного чрева воздушного лайнера на бетон взлетного поля. Солнце поднялось не более часа назад, но уже весьма ощутимо пригревало, сверкая в безмятежно синем небе. С легкой сумкой на плече (православному собраться – только подпоясаться) он миновал, даже не повернув головы, отделение выдачи багажа и направился к центральному выходу, над коим царил высокий, изящный минарет с мощными, как в Асланiве говорят, гучномовниками вместо муэдзинов наверху.
Первым, кто встретил его на малолюдной площади за распахнутыми вратами под надписью «Асланiв», оказался большой памятник на широком прямоугольном постаменте. Весь в порыве устремленности к светлому завтра, стиснув в левой руке чалму, сорванную с лысой головы от переизбытка чувств, и указующе протянув правую руку куда-то вперед, стоял невысокий и щуплый человек с подстриженной на манер западных варваров бородкой – явный Тарсун Шефчи-заде, великий асланiвський поэт. На цоколе красовались выбитые золотом строки его поэмы: «Гяури нiшкнут – и Асланiв помчится шляхамі титанiв!»