Шрифт:
Глава I СТАРОЕ ПИСЬМО
— Вы собрались в Воронеж? Да неужели? — Дарья Кирилловна всплеснула руками. — Дорогие вы мои! Это же чудесно! О, как я вам завидую!
— А чем завидовать-то? — хмуро отозвался Ромка. — Лично я не хочу никуда ехать, но мама нас заставляет. Так жалко тратить родные каникулы на какой-то Воронеж!
Брат с сестрой сидели в уютной московской кухне с развешенными по стенам цветочными коллажами и прихлебывали зеленый чай из больших темно-коричневых кружек. Это стало ритуалом: всякий раз, приходя к Дарье Кирилловне, Ромка с Лешкой
Ромка с Лешкой очень любили приходить к ней. Не так много было на свете взрослых, с кем они могли без утайки делиться своими секретами и встречать при этом полное понимание. Дарья Кирилловна была из таких людей, ей можно было доверять на сто, да что на сто, на все двести процентов. И теперь, поведав о своих прошлых приключениях, Ромка жаловался ей на маму, которая неизвестно зачем тащит их в какой-то Воронеж.
— Да мы в этом городишке с тоски умрем! — воскликнул он.
— Да какой же это городишко? С почти миллионным-то населением, — мягко возразила ему Дарья Кирилловна.
— Все равно? Что там делать?
— Гулять. Веселиться. Не может быть, чтобы вы там ни с кем не подружились. Я уверена, вам там понравится.
— Вообще-то у маминой подруги, к которой мы едем, дочка есть, ей тринадцать лет, как и Лешке. Мало мне одной, теперь две таких будет. — Ромка досадливо поморщился.
— А разве вам скучно вдвоем? А с этой девочкой станет еще веселее. Она вас непременно куда-нибудь сводит, город покажет.
— Чего там смотреть?
Дарья Кирилловна придвинула к нему печенье.
— Зря ты так думаешь, — сказала она. — Это очень красивый старинный город, колыбель русского флота — Петр Первый строил там свои корабли. А в войну в Воронеже стали выпускать первые «катюши». Там родились замечательные поэты Кольцов и Никитин, работал Андрей Платонов, жил Иван Бунин. А такой поэт, как Мандельштам, провел в воронежской ссылке три года и написал свои лучшие стихи. Еще и благодаря ему Воронеж известен всему миру, во всяком случае тем, кого интересует настоящая поэзия. Вы слышали об Осипе Эмильевиче Мандельштаме?
Лешка кивнула.
— Его наша мама любит. И книжка его у нас на полке стоит.
— Я тоже его люблю. А вы сможете увидеть связанные с ним места, побродить по старым улочкам, там, где бывал он…
Ромка незаметно сморщил нос. Меньше всего ему хотелось без дела слоняться по каким-то неизвестным улочкам. А Дарья Кирилловна продолжала:
— Хоть город и был почти полностью разрушен войной, некоторые дома сохранились еще с петровских времен. Успенская церковь, например, которую не так давно отреставрировали. Я могу рассказать о Воронеже много интересного… — Она поймала удрученный Ромкин взгляд, и ее воодушевление спало. — Не буду, не волнуйтесь. Приедете и все сами увидите.
— Так говорите, там сохранились старинные дома? — с показной заинтересованностью спросил Ромка, чтобы загладить свою бестактность.
— Ну да, я же сказала.
— А в них, если поискать, если хорошо поискать, то можно что-нибудь найти…
— Ага, клады. Они там только тебя и дожидаются, — съехидничала Лешка и подмигнула Дарье Кирилловне. Но та ее не поддержала, а неожиданно серьезно кивнула.
— И клады тоже. Если хотите, я вам все-таки кое о чем расскажу. Об одном давнем и очень загадочном событии. Погодите. — Она встала. — Чтобы не быть голословной, я вам сейчас что-то покажу.
Дарья Кирилловна прошла в соседнюю комнату и через некоторое время вернулась со старым потертым конвертом.
— Это письмо сразу после войны прислала моей маме наша воронежская родственница тетя Сима. А надо сказать, что время то было очень трудное, жить было не на что, мы с мамой очень нуждались. И вдруг, представьте себе, она находит на улице толстую пачку денег, завернутую в простую газету. Это выглядело каким-то чудом, будто нам ее нарочно подбросили. Я уж не помню, сколько там их было, но довольно много. И поэтому часть из них мама отослала в Воронеж — тетя Сима бедствовала не меньше нашего. В этом письме она благодарит маму за денежный перевод. Я вам только кусочек зачту.
Дарья Кирилловна кашлянула и, достав из конверта пожелтевший от времени листок бумаги, пробежала его глазами.
— Вот, нашла. Слушайте.
«Представляешь, Верочка, мы тоже чуть не разбогатели, да, видно, не судьба. А дело было так. Коля мой вскапывал грядку на огороде и вдруг, слышу, зовет меня. Я к нему бегом, смотрю, а у него в руках банка железная от конфет прозрачных, от «Монпансье», помнишь, как мы с тобой их любили? А в банке этой монет желтых немерено, похожих на царские червонцы. Но не успела я их как следует рассмотреть, посчитать и порадоваться, как, гляжу, к нам в огород соседка бежит, тетка Арина. Я Коле и говорю: «Спрячь, если она их увидит, вся округа будет о нашем кладе знать». А было это, Верочка, аккурат 22 июня 1941 года».
— Война началась, — прошептала Лешка.
— Не мешай слушать. — Затаив дыхание, Ромка ждал, что будет дальше.
А Дарья Кирилловна продолжала:
«У нас в доме радио тогда еще не было, а тетка Арина его у себя только что прослушала. «Война!» — кричит. Я о монетах этих тут же забыла, не до них мне стало, сама понимаешь. А потом мой Коля на фронт ушел, печку только переложил, очень уж она у нас дымила, да стены внутри дома покрасил. Надеялся, что скоро вернется, и все мы поначалу думали, что война долго не протянется. А сам без вести пропал, и придет ли когда домой? Верочка, я в таком отчаянии! Приезжай ко мне, мне очень-очень плохо».
— И что, съездила к ней ваша мама? — с волнением спросил Ромка. Очень уж заинтересовала его история с кладом.
Но Дарья Кирилловна покачала головой.
— Нет. К сожалению, в Воронеж моя мама так и не выбралась. Она была намного старше тети Симы и беспрерывно болела. А съездила к ней я, в шестидесятых годах, после окончания института. Мне так хотелось хоть чем-то ей помочь. Ее мама к тому времени умерла, и она осталась одна-одинешенька. Так до сих пор в полном одиночестве и живет. Раньше она хотя бы к нам приезжала, а теперь совсем старенькой стала и давно уже никуда не ездит.