Дело о картине Пикассо (Сборник новелл)
Шрифт:
– А мне ты поверить можешь? Я не была у Нины Дмитриевны! И уже извинилась перед тобой за это.
– Тогда кто к ней приходил?
– Думаю, что а - к ней никто не приходил; б - приходила какая-нибудь ее подружка, а она в тот день много думала о тебе и обо мне, а потом у нее все в голове перепуталось.
– А цветы кто подарил? Твои любимые - лилии?
– Может, та подружка и принесла? Может, у нее они тоже - любимые?
– Прекрати пороть чушь! Ты на что намекаешь? Ты что считаешь, что я не способна продиагностировать старческое слабоумие?
– Способна. Но - не у собственной матери.
–
Безнадежно влюбленный в меня несколько лет бармен Слава, понимая, что у нас с подругой серьезный разговор, никого не пускал к нам в кабинет. И только периодически менял пустые кофейные чашки на полные.
Какое-то время мы сидели молча. Потом Васька поднялась.
– Ты когда в Москву уезжаешь?
– Завтра вечером.
– Ладно, до понедельника. Только знаешь, Света... Ты какая-то странная стала. Не родная. Отодвигаешься как-то...
Ты как будто... придвигаешься,- вспыхнула я.
Мы вышли на Фонтанку. Над водой ползли туманы от лесных пожаров в области, пахло гарью. Мы шли вдвоем, но чувствовалось, что каждой из нас было одиноко и тоскливо. Как будто мы шли в разных направлениях.
Оставалось всего метров двадцать до Ломоносовского моста, когда сзади мы услышали хриплое прерывистое дыхание, и остановились. В двух шагах от нас стоял запыхавшийся бармен Слава. В руках он держал крошечное блюдце из-под чашки от кофе.
– Вот...- смущенно протянул он мне фарфоровый кружок.- Вы вчера унесли в сумочке из бара чашку. Я подумал - не комплект. Возьмите и блюдечко...- и Слава, ссутулив плечи, поплелся назад к "Антракту".
– Ты начала воровать из баров чашки?- мертвым голосом спросила Василиса.
– Вася, я не была вчера в "Антракте"!
Василиска смерила меня презрительным взглядом и бросилась наперерез машинам.
– Я думаю, что у мамы моей была именно ты. Только почему-то врешь.
Тормознув "девятку", она быстро села в машину, гулко хлопнув дверцей.
Этот звук прозвучал над гнилой водой как выстрел. Кажется, его называют контрольным.
***
За семь дней ДО ЭТОГО...
Выставка-презентация Музиных шарфиков проходила в ее выставочном зале и начиналась поздно - в половине одиннадцатого. Предполагалось, что торжество будет идти всю ночь, и гости разъедутся лишь к утру.
Да, в понятии "бомонд" моя приятельница разбиралась отменно. Светским хроникерам было чем заполнять свои неряшливые пухлые блокноты. Важной персоной из приглашенных явно считался вице-консул по культуре консульства Франции в Петербурге (его Муза обхаживала больше всех). Депутаты разных мастей шумной стаей крутились возле ломящихся столов. Среди гостей были замечены потертый временем рок-музыкант, страшно популярный и не сходивший со страниц музыкальных журналов лет пятнадцать назад; страшно популярные нынче актеры из телесериала "Менты" (некоторые из них оказались знакомы Беркутову, и они радушно обменялись похлопываниями по плечам); модный художник, издающий модный питерский журнал; было много длинноногих девиц то ли манекенщиц, то ли моделей (мы обменялись с ними лучезарно-фальшивыми улыбками); и еще куча других - известных и не очень - людей...
У нас с Андреем было мало времени до "Красной стрелы", поэтому, обойдя столы стороной, я сразу направилась к экспонатам выставки.
Да,
Но главным в этих палантинах была все-таки вышивка. Золотошвейки "Афродиты" добились невиданного эффекта: машинная гладь с обеих сторон ткани выглядела абсолютно одинаковой. Уж каким там особым натяжением нитей катушки и шпульки это достигалось, я не знаю, только перспективы вышивки отлетных деталей одежды (воротнички, манжеты, шарфики) подобным методом были невиданными. Молодец, Муза Веселовская, что и говорить!
Запрокинув голову, я невольно залюбовалась одним из палантинов, тихо раскачивающимся в такт шагов скользящих мимо людей. Он был дымчатого цвета с дымчатыми же букетами цветов. Однако вышивка не сливалась с основным фоном шелкового полотна, а была яркой, выпуклой. Все цветы были вышиты одной и той же серой шелковой нитью, при этом складываюсь полное впечатление, что незабудки в букете были голубее, ромашки - белее, а маки и вовсе полыхали всеми возможными производными от красного. Как-то Муза пыталась мне объяснить, что этот эффект достигается разными наклонами и длиной стежков (мол, учились этому у самих владимирских мастериц, вышивающих белым - по белому), и все же я была не готова к подобному. Аи да Муза!
– Примерь!- Хозяйка бала решительно сдернула палантин с воздушной петли.- Только осторожно,- шепнула она мне на ухо,- это - мой лучший образец, единственный экземпляр...
Она виртуозно обмотала мое красное платье дымчатым шелком, осторожно завязав концы палантина на бедре, и отошла в сторону. Стоявшие рядом с нами гости ахнули.
– Муза, продай!- мне не хотелось расставаться с этим роскошеством.
– Я же тебе русским языком сказала: единственный экземпляр! Девчонки пытались повторить узор на другом палантине - жалкие копии получаются. Это как вдохновение: либо есть, либо нет. Так что это теперь - выставочный экземпляр. Раритет!
– И мне не продадите?
Народ вокруг нас расступился, и Муза расцвела от удовольствия маковым цветом: возле нас стоял сам губернатор. Он как всегда был высок, улыбчив, только, как показалось мне, слегка погрузнел за последнее время. Светские хроникеры тут же выставили диктофоны, защелкали камеры фотоаппаратов.
– И вам... Уж простите,- смущенно сказала Муза.- Любой другой даже подарить могу...
– Тогда я его у тебя украду!- встряла я в их разговор под дружный взрыв смеха окружающих.
Губернатор тоже улыбнулся:
– Берегите шедевры, Муза Гурьевна. Такие красивые молодые женщины уж если поставят перед собой цель - ни перед чем не остановятся.
И губернатор, одобрительно кивнув моему серо-красному изваянию и взяв под локоть хозяйку вечера, пошел здороваться с высокопоставленными гостями. А я, с сожалением сняв палантин и передав его одной из Музиных помощниц, направилась в кабинет Веселовской переодеваться: мы договорились, что я оставлю у нее до понедельника свое платье от Сони Рикель.