Дело о предубежденном попугае
Шрифт:
– Сбегаю посмотреть, кто это приехал, – сказал детектив, – возможно, кто-то из родственников спешит принять участие в семейной ссоре.
Он обошел с тыла машину Мейсона, почти сразу же появился и сообщил, что это тот самый номер, о котором звонил Пол.
Мейсон, не теряя ни минуты, помчался туда. Он успел как раз в тот момент, когда молодая женщина, сидевшая за рулем, выключила огни и открыла дверцу.
– Я хочу поговорить с вами, мисс Монтейз, – сказал он.
– Кто вы такой?
– Мое имя Мейсон, адвокат. Представляю Чарлза Сейбина.
– Что вам нужно от меня?
– Поговорить
– О чем?
– О Фремонте К. Сейбине.
– Вряд ли я могу вам что-либо сказать.
– Не глупите. Дело зашло уже так далеко, что вы не вольны больше рассуждать.
– Что вы имеете в виду?
– Что газетчики не дремлют. Они быстро пронюхают, что вы обвенчались с Фремонтом К. Сейбином, назвавшимся Джорджем Болдманом. Ну, а после этого они узнают то, что попугай Сейбина, Казанова, сидит в клетке в саду вашего домика в Сан-Молинасе и что после убийства он все время твердит: «Положи пистолет, Эллен… Не стреляй… Господи, ты меня застрелила…»
Она была достаточно высокой, так что ей не пришлось задирать голову, чтобы взглянуть в глаза Мейсону. Она была тоненькая и грациозная, но волевой подбородок и гордо вздернутая головка говорили о том, что эта особа с характером, умеющая принимать твердые решения.
– Каким образом, – спросила она все тем же ровным голосом, – вам удалось все это узнать?
– Рассуждая точно так же, как будут рассуждать в полиции.
– Прекрасно, – спокойно произнесла она. – Я буду с вами разговаривать. Что вы хотите знать?
– Решительно все.
– Вы предпочитаете говорить в моей машине или в вашей?
– В моей машине, – ответил Мейсон, – если вы не возражаете.
Он взял ее под руку, подвел к своей машине, познакомил с Деллой и усадил на переднее сиденье, а сам занял место сзади.
– Я хочу, чтобы вы поняли, что я не сделала ничего плохого, ничего такого, чего я могла бы стыдиться, – проговорила Эллен.
– Понимаю.
Ему хорошо был виден ее профиль, вырисовывающийся на фоне полуосвещенного окна машины. У него сложилось впечатление, что она была женщина энергичная, умная, с хорошей реакцией. У нее был красивый, хорошо поставленный голос, которым она великолепно владела, но сейчас она не прибегла ни к каким внешним эффектам, чтобы вызвать к себе симпатию. Говорила она торопливо и ухитрилась создать впечатление, что независимо от того, каковы были ее личные переживания, она не смешивала собственные эмоции с теми событиями, о которых она посчитала необходимым рассказать.
– Я библиотекарь, – сообщила она, – работаю в читальном зале Сан-Молинаса. По разным соображениям до сих пор не вышла замуж. Моя профессия дала мне возможность отточить свои вкусы и научиться разбираться в характере людей. Я почти не встречалась с более молодыми работниками нашей библиотеки, которые считают алкоголь обязательным условием для дружеской беседы. Впервые я встретилась с человеком, которого теперь знаю как Фремонта К. Сейбина, примерно два месяца назад. Он вошел в читальный зал, спросил кое-какие книги по экономическим вопросам. Он сказал мне, что никогда не читает газет, поскольку они в основном занимаются описанием преступлений и политической пропагандой. Вместо этого он просматривал экономические журналы, интересовался историей, библиографической литературой, научными достижениями. Весьма выборочно читал художественные произведения. Его вопросы показались мне необычайно умными. Этот человек произвел на меня огромное впечатление. Я понимала, разумеется, что он гораздо старше меня и, очевидно, в настоящий момент не имеет работы. Его работа не была интеллектуальной. Его одежда была аккуратной, тщательно отутюженной, но далеко не новой. Я останавливаюсь на этом потому, что мне хочется, чтобы вы хорошо разобрались в положении вещей.
Мейсон кивнул.
– Он назвался Джорджем Болдманом, объяснил, что работал клерком в бакалейном складе, скопил немного денег и приобрел собственный магазин. В течение нескольких лет дела шли у него превосходно, но недавно неприятное стечение обстоятельств вынудило его продать лавочку. Его основной капитал исчез. Он пытался найти работу, но не сумел, не только потому, что не было свободных мест, но еще и потому, что хозяева предпочитали нанимать более молодых людей.
– Вы не догадывались, кем он был на самом деле? – спросил Мейсон.
– У меня не было никаких сомнений.
– Не знаете ли вы, почему он затеял эту мистификацию?
– Знаю.
– Почему?
– Теперь я понимаю, что, прежде всего, он был женат. Во-вторых, богат. С одной стороны, он пытался оградить себя от неприятной жены, ну и от всяких авантюристок, шантажисток и любителей поживиться за чужой счет, с другой…
– Очевидно, случилось так, что он перепутал все ваши планы? – спросил сочувственно Мейсон.
Она с негодованием повернулась к нему:
– Это только доказывает, что вы не знаете Джорджа… мистера Сейбина!
– Но разве он не испортил вам жизнь?
Она покачала головой.
– Мне неизвестны его побуждения, но я не сомневаюсь, что, когда все факты выяснятся, станет очевидно, что он руководствовался какими-то благородными мотивами.
– И вы не испытываете горечи?
– Никакой… После нашей встречи с ним я прожила самые счастливые месяцы за всю мою жизнь. Именно поэтому меня так потрясла эта трагедия… Впрочем, вы ведь приехали слушать не про мое горе!
– Я хочу понять все, – мягко сказал Мейсон.
– Собственно говоря, я уже все рассказала. У меня были кое-какие деньги, которые мне удалось отложить в результате строгой экономии. Конечно, я понимала, что человеку, которому под шестьдесят, вряд ли можно найти работу. Я сказала ему, что финансирую его в какой-то мере, если он намеревается открыть бакалейный магазин в Сан-Молинасе. Он объездил весь город, но пришел к выводу, что здесь не удастся что-либо пробить. Тогда я предложила ему самому подыскать что-нибудь более подходящее.
– Потом?
– Он поехал подыскивать другое место.
– Вы получали от него письма?
– Да.
– Что он писал?
– В отношении бизнеса писал неясно. Его письма были чисто личными. Ведь мы были женаты менее недели, когда он уехал… И что бы там ни выяснилось, он меня любил!
Она сказала это просто, без драматизма, не разрешая своему горю затмить все остальное. Это была такая же констатация факта, как и все то, что она до этого рассказывала.
Мейсон кивнул, соглашаясь.