Дело о таинственном наследстве
Шрифт:
– Нет, «Рассуждения» Оленьке не подойдут. Серьезно слишком, – ответила Наташа, хрустя печеньем, – она и по романам толком ничего из прочитанного сказать не умеет. Или плачет, или умиляется. Над «Евгением Онегиным» три дня проплакала, говорит, Татьяну очень жалко, что «Она другому отдана и будет век ему верна!» А я спрашиваю: «Оленька, так почему тебе Татьяну жалко? Потому что она другому отдана? Или потому, что век ему верна будет?» Ведь разные же вещи, да, папочка? А она меня безнравственной обозвала и дальше плакать отправилась. А в чем же безнравственность, позвольте? Это вот за нелюбимого идти безнравственно, полагаю…
Но князь половину пылкого и, надо сказать, весьма вольного монолога прослушал, вернувшись к наблюдению за волнительными действиями садовника.
– Вот шельмец! – вырвалось у него, и он со всей быстротой, на которую был способен, поспешил из столовой.
Наташа выглянула в окно: Никанор гордо стоял около груши, принявшей форму строгого конуса. Деревце выглядело слегка голым и оттого страшно смущенным.
– Папочка, – высунулась в окно Наташа, стремясь привлечь внимание князя до начала головомойки, несомненно грозившей Никанору. – Я сегодня к Ольге, к вечеру вернусь.
– Да, да! – на ходу прокричал Николай Никитич. – Только к ужину воротись, гости будут. Граф Орлов с тетушкой представляться приедет.
– Так он недели три у тетушки гостит, что же это только сейчас к нам собрался?
– Разрывают графа на части: из столицы, молод, интересен, образован. Софи Зюм вон чуть ли не каждый вечер его к себе ангажирует!
Махнув Наташе рукой, князь медленно развернулся к Никанору, чья поза из гордой стала вдруг вызывающей и подобострастной одновременно.
Наталья поморщилась при упоминании имени Софи. Не любила она ее. А для Наташи нелюбовь к чему-то или к кому-то была чувством почти невозможным. Наташа очень ценила в людях естественность, ее душа откликалась на простое и искреннее общение. А Софи, с ее высокомерием, холодностью, вечной затянутостью в модные одежды и безупречной речью, была не очень ей понятна и приятна. Да и репутация…
Августовский день лился зрелым золотом солнца. Ни листочка, ни травинки не колыхалось в безветренной тишине. Звук колес маленькой Наташиной двуколки и цоканье копыт игреневой лошадки создавали звонкий ритмичный мотив, на который Наташа, едущая к дому Затеевой, напевала тут же сочиняемую песенку.
Зеленые Наташины глаза играли в солнечном свете: то темнели глубиной мелькавших в голове мыслей, то вспыхивали лукавым, озорным огоньком. Маленькие ямочки на щеках говорили о том, что все на самом деле не так серьезно, как иногда может показаться их хозяйке, а чуть крупноватый рот был будто бы и детским еще, но, вот – тень падает по-другому, и сложившаяся красота его пленяла воображение уже не одного молодого человека. У Наташи были замечательно густые, почти черные вьющиеся волосы, придававшие еще большую выразительность чертам чуть загорелого ее лица.
Ольга лежала в гамаке в саду, бездумно уставившись куда-то в кроны деревьев.
Девушка, больше похожая на барышню начала девятнадцатого века, а не его окончания, отличалась милой наивностью, трепетностью и добротой, иногда доходившей до самоотречения. Суждения поверхностны, желания мгновенны, ярки и непродолжительны и всегдашняя готовность верить во все, что бы ей ни говорилось…
Бело-розовое, как нежный французский зефир, лицо выражало восторг и удивление. Удивлялись кругловатые, в белых пушистых ресницах Ольгины голубые глаза. Восторгался – чуть курносый нос, который летом, несмотря на все предосторожности, покрывался крупными веселыми веснушками. Ольга жила мечтами о пышноусом принце, который когда-нибудь обязательно явится к маман и попросит руки, сердца и ее курносого носа…
Завидев Наталью, она спрыгнула на землю, да так неловко, что юбки задрались, обнаружив панталоны такого отчаянно розового цвета, что вызвали у Наташи страдальческую усмешку. Ну какого разумного отношения к жизни можно ожидать от 18-летней девушки, носящей такого цвета панталоны! Ольга, наскоро оправив платье, кинулась к подруге.
– Наташенька, как хорошо, что ты пришла! Я тут одна, поговорить не с кем. А сказать-то есть столько всего о… – и засмущалась. – Про… – попробовала она снова и опять замолкла…
Наташа улыбнулась:
– Про что, Оленька?
Ольга сильно покраснела. Щеки ее, и лоб, и даже подбородок залились нежным розовым цветом, что, однако, совершенно девушку не портило. Напротив, в сочетании с ярко-рыжими волосами и такого же цвета крупными веснушками, ползущими вверх к впечатлительным синим глазам, она стала похожа на наивную смешливую мадонну.
– Наташа, а что ты знаешь про графа Орлова, – наконец выговорила Ольга, – ну того, который к Феофане приехал? Я на днях его у Софи встретила, а вчера он нам визит краткий отдал. Я, как взглянула на него, так и вздоха сделать не смогла. Ну Байрон, вылитый Байрон! Наташенька, как хорош, как красив, какие манеры! Он вчера тетушке сказал, что не видел таких приятных людей, как у нас здесь, во всех столицах Европы. На меня глядя, сказал. А я, дура, лепетала что-то. Уже даже не помню что. А сейчас лежу и думаю, что ничего о нем и не знаю. Он про себя почти не говорит, все нас расспрашивает. Ему даже урожаи наши интересны и сколько грамотных у нас. Ох, Наташенька, глаза у него синие-синие и печальные такие, а фигура – как у Аполлона!
Протараторив все это на одном дыхании, Ольга замерла и с надеждой взглянула на подругу.
Наташа только вздохнула – Аполлоном Ольга считала любого мужчину, посетившего их дом.
Не дождавшись ответа от подруги, Ольга потупила глаза и прошептала:
– Наташенька, я, верно, влюбилась!
Та только покачала головой:
– Граф Александр Орлов сирота, имеет чуть ли не единственную родственницу – тетушку Феофану Ивановну Ровчинскую. Обучался в Павловском училище, Николаевской академии, брал курсы в университетах то ли Англии, то ли Германии, проявил отменную способность к языкам. Выполнял особые поручения в Царстве Польском, принимал участие в экспедиции французских войск в Сахару, нес дипломатическую миссию в нашей с Турцией войне. В общем, всего не упомню, что папенька рассказывал, но жизнь у него действительно, должно быть, интересная…
Наташа замолчала. Перед ее взором пронеслись картинки католических храмов, она услышала ржание верного, усталого от боя коня, почувствовала жар пустыни, заглянула в полные злобы глаза отчаянного турка… И вздохнула. Да, такая романтическая биография, скорее всего, не одной барышне голову вскружила… Странно, что Орлов до сих пор холост.
Оля, судя по тому, что воздуха, набранного перед Наташиным описанием, так и не выдохнула, была готова вот-вот упасть в обморок, посему Наташа поспешила закончить: