Дело об исчезнувшей красотке

Она казалась горячее, чем жало паяльника, и намного-намного опаснее.

До сих пор публика уделяла представлению гораздо меньше внимания, чем дамским туалетам. Танец мексиканских сомбреро, какие-то, тоже из Мексики, скрежещущие зубами трубадуры со своими традиционными «Кукарача» и «Челито Линдо» и, наконец, смуглый и совсем не смешной комик. Но как только на небольшое, высвеченное прожекторами возвышение для танцев взошла она, все просто обмерли. Здоровенные мужики били в ладоши с такой силой, как будто под кожу им впрыснули новокаин. Они орали и вопили во всю глотку: «Ол-ле!»,

«Браво, Лина!», «Провалиться мне ко всем чертям!» — и что-то еще, чего я не мог разобрать.

Они ее обожали. И я их не осуждал.

Ей было немногим более двадцати. Высокая. Шесть футов без четверти, и каждый дюйм мог свести с ума. Ярко-красные губы говорили «не приближайся» не хуже, чем задние тормозные огни автомобиля, а глаза были такой же черноты, как и собранные высоко на голове волосы. И очень стройная. Бедра — в меру полные и широкие, а грудь — высокая и тугая. Впрочем, о своей груди она, казалось, совсем не думала, хотя все присутствующие готовы были таращиться на нее не мигая. Добавьте сюда упругий живот, тонкую талию и золотистую кожу. Бархатистую и нежную, как тающее мороженое.

Она стояла в снопах света на фоне массивной стенки из крашеного дерева. Черные туфли на высоких каблуках, темные то ли чулки, то ли трико, сидящие как влитые черные шорты и кроваво-алое болеро, не совсем прикрывающее то, что и положено не совсем прикрывать. Замерь я тогда свой пульс, можно было бы смело записываться в рекордсмены. Толпа неистовствовала, и я понял, что это Лина. Я прекратил глупо гонять лед по стакану и взглянул через стол на мисс Джорджию Мартин.

— Как дела? — спросил я.

— Вот именно, как дела, — ответила она слегка хрипловатым, но — я опять отметил это — очень приятным голосом, — а я уже подумала, что вы обо мне забыли, мистер Скотт.

Я ухмыльнулся:

— Ну что вы, ничуть. Просто хотел понять, отчего такой шум.

— Теперь вы знаете?

— Да. Но почему опять «мистер Скотт»? Минуту назад вы называли меня по имени — Шелл. Ну да ладно, представление в сторону. Забудем об этом. Расслабьтесь и намекните хотя бы, какого черта я должен здесь выискивать?

Она покачала белокурой головкой:

— Не могу, Шелл. Простите.

— Но какого дьявола, Джорджия? Я сижу тут как набитый дурак, такой мальчик для развлечений: веду вас сюда — все мои накладные расходы из вашего кармана, заказываю ужин — тоже за ваш счет, а вы мне вдобавок еще и платите? Я не привык так зарабатывать. Дайте за что-нибудь зацепиться.

— Спокойствие. Вы свое еще заработаете. И возможно, больше, чем обычно. — Ее голубые глаза потеряли вдруг всякое выражение и смотрели прямо в мои. — Поверьте, мне важно, чтобы вы находились рядом. Джорджия Мартин и частный детектив. А кроме того, Шелл, это лишь начало. Фейерверки и карусели тоже будут, не успеете и глазом моргнуть.

— О'кей, дорогая, я готов подождать немного. Итак, что закажем? «Такос»? «Анчиладос»? Или «Особое ассорти номер три»?

Мы сидели за освещенным свечами столиком сразу у танцевального помоста в маленькой мексиканской забегаловке на Бернард-стрит в Лос-Анджелесе. Заведение было небольшое, но настолько пестро украшенное, что напоминало площадь с флагами перед зданием Объединенных Наций. Народу собралось — не протолкаться, спокойно отдохнуть нечего и думать — в общем, как в любой другой субботний вечер. Снаружи моросил мелкий холодный дождь. Над входом, рассеивая

моросящую мглу, дрожала неоновая надпись: «Эль Кучильо», что в переводе с испанского означает «нож». Я вывел клиентку поужинать. По ее собственной просьбе и с оплатой любых сопутствующих расходов. Шикарно, не правда ли? Только вот, как вы, наверное, уже поняли, я не мог судить, какие расходы в этой игре оправданны, ибо не знал, ради чего она затеяна. Мисс Джорджия Мартин, моя очаровательная клиентка, по поводу этого бросила мне через стол:

— Я сообщила вам все, что могла.

А это было практически ничего. Я проглотил остатки виски и растаявшего льда и раскрыл меню. Несколько десятков мексиканских названий. Никаких бифштексов и телятины. В приписке внизу говорилось, что все исключительно натуральное и что никакие химические добавки для приготовления пищи не используются. Порошок «чили», как и другие специи, — самого высшего качества, доставлен напрямую из Мексики, а для «такос» и «анчиладос» берется фарш, выработанный из лучших сортов выращенной в домашних условиях говядины. Говяжий фарш. И никакой телятины. Я остановил выбор на «такос», жареных бобах и импортированном «чили», надеясь, что все это хорошо запивается бурбоном. Джорджия заказала «Особое ассорти».

Завывания и улюлюканье толпы начали постепенно стихать и внезапно прекратились как будто по сигналу. Тишина воцарилась такая, что я мог слышать шум дождя, который, казалось, с удвоенной силой лил на уже и без того изрядно промокшие улицы.

Я резко обернулся и вновь принялся следить за тем, что происходило на возвышении для танцев. К девушке, чье имя только что скандировала публика, присоединился высокий и очень смуглый мексиканец. Худой и пружинистый, как тетива лука. Белые зубы его обнажились в улыбке, а над верхней губой встопорщились маленькие черные жесткие усики. Они торчали так неестественно, что походили на искусственные, будто были сделаны из настриженных волос с помощью слюны и карандаша для бровей. Его черная как смоль шевелюра, тщательно и аккуратно уложенная, красивыми локонами была зачесана назад.

В правой руке мексиканец держал блестящий нож около фута длиной, с тонкой изящной рукояткой, а в левой каким-то непонятным образом у него умещалось еще не менее дюжины точно таких же сверкающих кинжалов. Сделав три шага вправо, мексиканец повернулся лицом к Лине и замер.

Девушка стояла, слегка касаясь лопатками деревянного щита за спиной, откинув руки вверх и в стороны. Грудь у нее высоко поднялась, живот втянулся, на алых губах играла снисходительная улыбка. Она была красива, как ангел в аду.

Проклятый идиот собирался, по всей видимости, швырять ножи в эту сочную вишенку.

Мне стало ясно, почему замолчала толпа. Просто у всех дыхание сперло. Одна ошибка — дюйм или полтора вправо или влево — и в изумительном роскошном теле Лины затрепещет холодное стальное жало.

Барабанщик заиграл быстрое, ускоряющееся соло, в то время как худой мексиканец поднял и отвел назад за голову правую руку. Локоть его был теперь почти вертикально над правым плечом, а кисть, зажавшая лезвие, окаменела. И вдруг барабанная дробь взорвалась и смолкла, рука с быстротой молнии распрямилась и упала, а нож, сверкнув в лучах прожектора, со свистом вонзился в толстое дерево в дюйме от правого запястья Лины. Звук входящего в дерево ножа показался мне невероятно громким.