Дело огня
Шрифт:
И крови было мало. Для теплой летней ночи совсем мало. Непонятно мало. Может быть, и в прошлые разы ее не сливали? Может быть, ее просто не было? Или этим нужна чужая кровь, потому что своей нет? С виду — люди как люди, головы при теле, ноги на месте… [32] А с другой стороны, не такой она была теплой, эта ночь, чтобы… сколько там прошло после смерти? пока подождали, нет ли других гостей, пока собрались, ну деление свечки сгорело, не больше, — чтобы оба тела пошли уже пятнами.
32
По японским верованиям, у бродячих покойников ног нет, ниже колен — туман.
— Наш тоже оплыл, — сказал Сайто Хараде. — Но ты же сказал, что у вас было трое?
— Было, — кивнул Окита. — Третьего я достал вон на той ступеньке. Я потом сразу наверх — вдруг еще навалятся? А потом смотрим — нет его.
Те, кто искал недостающего покойника, подтверждали — кровь и даже следы были, а потом исчезли. Обшарили весь склон — мог же труп и укатиться вниз с крутизны, но ничего не нашли.
— А может, он живой уполз, — предположил кто-то, явно из новичков. На него посмотрели с сожалением — что поделать, не знает еще парень, что если Окита сказал «убит», ошибки тут быть не может.
— Стало быть, — заключил Харада, — он был не один. И это такая шишка, что остальные бросили все, чтобы его вытащить. Что за говно, как мы это их проворонили?
— Или, — добавил фукутё-сан, — это был кто-то, кого нам никак нельзя было видеть. Если завтра кого-то объявят больным, будем знать точно.
Ему очень хотелось как следует разглядеть лица убитых, но к рассвету странные мертвецы уже почернели, а когда взошло солнце, плоть стала опадать с их костей, словно не половина ночи прошла, а три жарких дня. Вот и остались из всех примет только длинные волосы одного — которого уложил Окита у самых ворот. Нет, ясно, что по нынешним временам многие уж и лба не бреют, и пучок с маслом не укладывают, а просто вяжут волосы в хвост на затылке — и удобнее так, и хлопот меньше, но чтобы хвост этот был едва ли не до пояса длиной…
Соображение, что они столкнулись с настоящей нечистью, высказанное все же Ямадзаки, когда наутро все важные персоны, как назло, оказались здоровехоньки, командование отмело как несущественное. Нечисть, не нечисть — мало ли кто, в самом деле, занимается по нынешним временам политикой в старой столице, — а Волки отвечают лишь за тех, кого берет сталь.
Если бы дайнагона Аоки спросили, зачем ему понадобилось уничтожать защиту старой столицы, он бы замешкался. Не потому, что не знал ответа, а потому, что ответ был очевиден. Разве может они, демон, пожирающий людей, действовать свободно, пока небесные покровители столицы бдят? Ками [33] не защитили страну от бед и последнего нашествия варваров, но вот для него были помехой. Как? Он не понимал. Он никогда не видел ками, но знал, что они существуют. Точно так же, как в молодости, еще человеком, узнал о том, что существуют они, и о том, как стать одним из них. И применил это знание, когда возникла в том необходимость. Применил с успехом. Мудрость предков не подвела его в этом и, без сомнения, не может подвести и во всем прочем. Да, он никогда не встречался с ками, но защиту чувствовал — как бы за краем видимости. Он помнил о ней, она мешала ему — а значит, существовала.
33
Ками — божество, дух-покровитель.
Прошедшая ночь окончательно убедила его в том, что он был прав.
Потому что не могут же жалкие оборванцы из ополчения быть источником слепящего пламени! Нет, это ками-хранители направляли их мечи, простые смертные не в силах так просто взять и убить трех они, искусных в обращении с оружием, и уж тем более немыслимо для какого-то мальчишки… да и та хромая лиса неспроста порскнула из кустов.
Дайнагон посетил храм три дня спустя — и видел трещину в камне.
Нет, дело было, конечно, в колдовстве. А те люди не стоили ни его внимания, ни его вражды. Так он тогда подумал. Это потом, годы спустя, он начал видеть в мечтах, как ломаная двузубая молния обрушивается на покосившуюся веранду. Это потом.
Глава 1. Тамадама [34]
«Эта сволочь Сайто Хадзимэ…»
34
Тамадама — детская игрушка: похожая на молоток крестовина, к которой привязан просверленный шарик. Смысл игры в том, чтобы броском насаживать шарик на острые концы крестовины или укладывать на тупой конец в ритме считалочки.
Токио, 13 лет спустя
Стол был не таким уж большим. Он был просто европейским — чужим, объемным, угловатым, — перевод дерева, а не стол. Он занимал пространство много больше собственного размера, как сказочное чудовище. Его и человеческим словом назвать было трудно — так и просилось на язык громоздкое «тэбуру». Единственным европейским предметом меблировки, кроме стола, был венский стул, выглядевший как приспособление из заморской камеры пыток, но удивительно удобный для того, чтобы «опирать поясницу» — в стране появились новые вещи, в языке — новые обороты. Хозяин кабинета был благодарен всем буддам и бодхисатвам за австрийскую мебель — она была рассчитана на людей его роста.
Сейчас хозяин занимался тем, для чего и существуют в природе письменные столы — лихорадочно оформлял бумаги. Рапорты, просьбы, предложения, списки, дела — все, что должно быть сделано и приведено в порядок до завтра. «И подумать только, я, именно я когда-то пошутил, что единственной пользой, которая может проистечь от революции, будет то, что сгинет, наконец, наша многочленная бюрократия. Сгинет. Бюрократия. Как же. Интересно, как глубоко нужно провалиться в прошлое, чтобы избавиться от бланков и рапортов? В Камакуру? В Хэйан?» Мысль о том, что Кусуноки Масасигэ [35] или Кисо-но-Ёсинака [36] должны были заполнять что-то в трех экземплярах была — пффт — абсурдной. Однако родные острова есть родные острова… так что вполне может быть, что герои и злодеи старых хроник тоже тонули в бумажной рутине. «Наверняка есть люди, которых просто хватит удар при мысли о том, что этим приходится заниматься мне. Большинство младших офицеров Токийской полиции определенно считает, что у меня из рукавов драконы вылетают». Он посмотрел на узкий синий форменный обшлаг… это был бы очень маленький дракон. «А маскировка все-таки замечательная. Надеть форму и фуражку, коротко остричь волосы, перейти с трубки на сигареты… и даже очень наблюдательный человек скажет только: «Смотри, как этот высокий полицейский похож на… Да нет, не может быть, конечно». Ну что ж, еще два письма и можно будет чуть-чуть вздремнуть».
35
Кусуноки Масасигэ — (?-1336) — почитаемый в Японии полководец, один из самых деятельных участников Реставрации Кэмму (1333-1336). В 1335 г. генерал Асикага Такаудзи предал императора, чтобы стать сёгуном. Масасигэ остался верен императору. Войска Масасигэ проиграли бой армии Асикага. Масасигэ и его брат Масасуэ поклялись возродиться еще семь раз, чтобы убивать государевых врагов, и совершили самоубийство. В традиции — воплощение верности.
36
Кисо-но Ёсинака, иначе Минамото Ёсинака (1154-1184) — один из военачальников, возглавлявших армию в войне против дома Тайра, положившей начало правлению бакуфу (сёгунат) в Японии. Убит по приказу родича — Минамото Ёритомо. В традиции — воплощение дурного своеволия.
Он взял следующий лист бумаги, прищурился… Левая рука механически охлопывала стол в поисках портсигара.
Внезапная — и насильственная, не забудем, насильственная — смерть Окубо Тосимити [37] , министра внутренних дел, наступившая вчера вечером от критического переизбытка стали в досточтимом организме, вызвала бумажный шторм, который и сам по себе мог бы парализовать правительство. И парализовал. А времени оставалось мало. «Безнадежные дураки. Они думают, что если они будут сидеть тихо и действовать по процедуре, все обойдется. Ха. Окубо мертв, и мы остались с теми же некомпетентными олухами, которые похоронили предыдущий режим. Те, кто убил министра, не упустят такого шанса. О нет, не затем они его создавали».
37
Окубо Тосимити (1830-1878) — один из лидеров Реставрации Мэйдзи, впоследствии — министр финансов и автор земельной реформы 1872-1881 гг., а также автор указа о запрещении ношения мечей и отмены официального деления на сословия. Затем — министр внутренних дел. 14 мая 1878 г. Окубо был убит — официально шестью самураями из Сацума, мстившими за Сайго Такамори (см.)
— Ты знаешь, — сказал он вслух, — что мне это напоминает? Убийство Сакамото Рёмы. Помнишь, осенью шестьдесят седьмого, как раз перед тем, как война началась всерьез? То самое, в котором обвиняли меня. Я всегда думал, что это был кто-то из своих, из патриотов, из Исин-Сиси. Кто-то, кому очень не нравилось, что стороны почти пришли к соглашению, и кто хотел гражданской войны. Кому казалась неубедительной победа, полученная без боя. У меня не получилось спросить у Сайго [38] , так может, сейчас удастся выяснить… если дыхания хватит.
38
Такамори Сайго (1827-1877) — один из ярчайших лидеров Реставрации Мэйдзи, впоследствии — военный министр нового правительства. В 1873 году разошелся со старыми товарищами во взглядах и ушел в отставку. В 1877 году в провинции Сацума вспыхнуло восстание против нового правительства, лидеры которого были в большинстве своем старыми друзьями и вассалами Такамори. Считая невозможным для себя их бросить, Такамори почти против воли возглавил это безнадежное дело. Раненый при осаде Кагосима, покончил с собой. Несмотря на то, что он был мятежником, уже в 1891 году ему посмертно вернули все регалии, наградили высоким придворным рангом и поставили памятник в парке Уэно.