Дело «Пестрых». Черная моль
Шрифт:
Между тем Перепелкин уже рассказывал притихшим и испуганным девушкам жуткую историю с тремя убийствами, случившуюся якобы совсем недавно в Москве.
— Процесс сейчас идет, — важно закончил он. — Я там присутствую.
Девушек развлекал теперь один Перепелкин. Карасевич угрюмо отмалчивался. Когда же Перепелкин и Эллочка ушли танцевать, он подозвал официантку, торопливо рассчитался и грубо бросил через плечо Лидочке:
— Пошли, ты!.. Расселась!..
Так в тот вечер Перепелкин, сам того не подозревая, приобрел опасного врага, и неожиданно пророческим оказался первый его тост за
В один из дней следующей недели Перепелкину пришлось долго томиться на заседании комитета комсомола.
Обсуждался вопрос о состоянии спортивной работы на фабрике. По этому вопросу ожидали самого Свекловишникова, а также председателя фабкома Волину и заместителя председателя областного совета ДСО Огаркова.
Первым пришел Свекловишников. Это был тучный пожилой человек. Из-под черного халата виднелся неряшливый костюм, плохо завязанный галстук, жирно лоснилась бугристая, совершенно лысая голова, и только из больших, мясистых ушей выбивались густые пучки волос. Свекловишников, сопя, опустился на пододвинутый стул и обвел собравшихся маленькими, заплывшими глазками.
— Шумим, комсомол… — добродушно просипел он. В комнату влетела маленькая энергичная Волина, следом за ней появились Огарков и еще один человек, высокий, подтянутый, в куртке с «молнией».
— Вот, товарищи, тренер нашей борцовской секции, — представил его Огарков, — Василий Федорович Платов.
— Так будем начинать! — решительно сказала Круглова.
Все члены комитета прекрасно понимали, чем вызван этот неожиданный наплыв «начальства».
Полгода назад специальным приказом в отдел главного механика был оформлен на свободную «штатную единицу» новый слесарь Николай Горюнов. Вопрос этот, как оказалось, был предварительно «увязан» с облсоветом ДСО. Дело в том, что Горюнов, ничего не понимая в слесарном деле, имел, однако, первый разряд по классической борьбе. Это сулило фабрике славу передового физкультурного коллектива, первенство на соревнованиях, грамоты, кубки, дополнительные ассигнования на спортивную работу и, конечно, приятно щекотало самолюбие начальства. Но на главном месте стояло соображение, так сказать, общественного, воспитательного порядка: появление чемпиона должно было вдохнуть новую струю энтузиазма и привлечь молодежь к спорту.
Действительно, на первых же областных соревнованиях Горюнов без труда завоевал первенство.
Присутствовавшие в качестве зрителей представители фабрики были искренне захвачены красивым и увлекательным зрелищем, неистово аплодировали, громкими криками подбадривали товарища и были безмерно горды его внушительной победой.
Горюнов оказался парнем общительным, веселым и хотя знал себе цену, но своим положением не козырял и успехами в борьбе не кичился.
На фабрике он появлялся редко и ни с кем особенно не дружил: пропадал на сборах, тренировках, соревнованиях. Был он до самозабвения влюблен в спорт и этой своей влюбленностью сумел заразить кое-кого на фабрике.
С десяток энтузиастов записалось в борцовскую секцию, капитаном которой считался Горюнов, а руководил Василий Федорович Платов.
После первых же месяцев тренировок фабричная команда заняла на первенстве облсовета ДСО третье место. Фабрика была охвачена ликованием, в котором потонули голоса отдельных скептиков, считавших, что Горюнов все же не по праву занимает место и получает зарплату.
Успешно выступал Горюнов и на более ответственных соревнованиях. Ему уже уверенно прочили звание мастера, первого мастера по этому виду спорта в ДСО «Пламя»!
Но вот недавно произошло несчастье: на тренировке Горюнов сломал себе руку. Уже месяц, как он лежит в больнице. Стало окончательно ясно: для спорта он пропал. Был чемпион, да весь вышел!
— А ведь какой был результативный, какой перспективный спортсмен! — горевал Платов.
Но теперь надо было спасать то, что можно было еще спасти: борцовскую команду меховой фабрики.
Первым на заседании комитета комсомола выступил Огарков. Квадратное румяное лицо его выражало суровость и непреклонную решимость.
— Главное, товарищи, не унывать, сохранить среди молодых спортсменов — борцов вашей фабрики — веру в свои силы, так сказать, энтузиазм, боевой, наступательный дух. Мы, дорогие товарищи, марксисты. Герои приходят и уходят, а народ, масса, ясно дело, остается. В данном случае перворазрядники уходят и приходят, а команда ваша должна остаться. Тут мы вправе рассчитывать на общественные организации: комсомол и профсоюз. Так что призываю вас, товарищи. На носу, так сказать, городская олимпиада профсоюзов. Ну, на первое место теперь рассчитывать не приходится, ясно дело, но второе можем занять. Как, Василий Федорович? — обратился он к Платову.
— Второе можем, — откликнулся тот. — Хорошо еще, что Горюнов уже больше ни за кого другого не будет выступать.
— Ну, а как Горюнов-то себя чувствует? — с места спросил Женя Осокин.
— Готовясь к сегодняшнему совещанию, — охотно откликнулся Огарков, — я звонил в больницу, говорил с врачом. Все в полном порядке: Горюнов лежит и уже ни за кого выступать не сможет.
— Порядочек!.. — иронически протянул Женя.
— Это надо понимать в смысле прогнозов олимпиады, — покраснел Огарков. — В другом, так сказать, гуманном смысле порядка, ясно дело, нет. Я хочу, товарищи, — продолжал он, — поставить вопрос ребром. До олимпиады два месяца. Надо вашим борцам создать условия.
— Суммы, выделенные на спортработу, уже освоены полностью, — вмешалась Волина. — У фабкома денег нет.
— Это мы наскребем, — заверил Огарков. — А вот надо путевочки.
— Ну, это, я думаю, осилим. На две недели. Под Москву.
— Вот, вот. Но это перед самой олимпиадой. А пока просьба к дирекции. — Огарков повернулся к хмурому Свекловишникову и указал рукой на собравшихся. — Тихон Семенович, от имени общественности, от имени молодежи: надо помочь.
— Как вам еще прикажете помогать? — резко ответил Свекловишников. — И так слесаря взяли себе на шею, не уволишь теперь: скажут, зачем брал? А мне, между прочим, настоящие слесари требуются, а не мифы, да еще со сломанными руками.
Всех невольно покоробили его последние слова.
— Все-таки руку он сломал, а не голову, — сердито бросил Женя Осокин. — Еще поработает.
Но больше никто ничего не сказал: Горюнов был здесь для всех, по существу, чужим человеком.