Дело по обвинению. Остров Медвежий
Шрифт:
В этот день он задержался в прокуратуре допоздна, подготавливая план допроса Луизы Ортега. Он решил не только не скрывать от присяжных того факта, что девушка была проституткой, но, наоборот, сыграть на нем. Защита, несомненно, сумела бы опорочить ее показания, если бы он попробовал утаить род ее занятий, и поэтому он старался сформулировать свои вопросы так, чтобы она предстала перед присяжными жертвой обстоятельств, девушкой, которую вынудили заниматься старейшей в мире профессией голод и нищета.
В шесть часов вечера он позвонил Карин, что не придет обедать.
–
– А разве Дженни не дома?
– Нет, она ушла.
– Ну куда эта девчонка все время ходит?
– Сегодня идет новая картина с Брандо. Она пошла с девочками.
– С соседскими девочками? – спросил он подчеркнуто.
– Нет. Соседские девочки, по-видимому, сторонятся нашей девочки. Она позвонила подружкам из школы.
– Черт подери! – пробормотал Хэнк. – Уж ее-то они могли бы оставить в покое! Когда она вернется, Карин?
– Не очень поздно. И не тревожься. Около дома разгуливают два сыщика.
– Ну, а я приду домой поздно, девочка, так что ты меня не жди.
– Нет, я подожду, Хэнк. Если тебе станет тоскливо, то позвони мне опять, ладно.
– Непременно.
– До свидания, дорогой.
Улыбаясь, он повесил трубку и вернулся к работе.
В десять минут восьмого зазвонил телефон. Хэнк рассеянно снял трубку и сказал:
– Алло!
– Мистер Белл? – спросил чей-то голос.
– Да, – ответил он.
Трубка замолчала.
– Да, это мистер Белл.
Он подождал. Молчание.
– Хэлло! Алло!
Телефон безмолвствовал. Сжимая в кулаке трубку, Хэнк ждал, чтобы на другом конце провода раздался звук повешенной трубки. Но звука все не было. В тишине кабинета тишина в трубке казалась еще более нерушимой. Вдруг он заметил, что его рука, сжимавшая черную пластмассовую трубку, вспотела.
– Кто это? – спросил он.
Ему показалось, что он слышит дыхание. Он пытался вспомнить, как прозвучал голос, спросивший: «Мистер Белл?», – и не мог.
– Если вам нужно что-то сказать, говорите, – вымолвил он в молчащую трубку.
Он облизал губы. Его сердце отчаянно билось, и он был очень недоволен собой.
– Я вешаю трубку, – сказал он, удивившись, что сумел выговорить эти слова, и с яростью швырнул трубку на рычаг.
Когда вновь взялся за план допроса луизы Ортега, его руки дрожали.
В этот вечер он вышел из прокуратуры в девять.
Фанни, чья седая голова устало поникла, открыла дверь единственного лифта, который еще работал.
– Привет, Хэнк, – сказала она. – Полуночничаете?
– Пора закругляться с делом Морреза, – объяснил он.
– Да, – сказала она и закрыла двери. – Что ж, ничего не поделаешь, такова жизнь.
Он улыбнулся, а потом вдруг вспомнил безмолвный телефонный звонок и улыбка мгновенно исчезла. На улице здания правосудия постепенно уходили во тьму. На серых фасадах только кое-где немигающими глазами горели окна. Улицы, которые в дневное время кишели адвокатами и клерками, ответчиками и свидетелями, в этот час были почти пусты. Хэнк взглянул на часы. Десять минут десятого. Он еще успеет
Невольно улыбаясь, он вошел в парк. Походка его стала легче, плечи расправились, голова была гордо откинута и он чувствовал себя так, словно весь Нью-Йорк принадлежал ему. Он ненавидел этот город, но, черт возьми, этот город пел у него в крови, грелся в ней, как сложная фуга Баха. Это был его город и он был его частью и, шагая под балдахином темных ветвей, он чувствовал себя так, словно сливался с бетоном, сталью и асфальтом, словно действительно олицетворял этот город и вдруг на миг понял, что чувствовал Фрэнки Анарилес, проходя по улицам испанского Гарлема.
И тут он увидел ребят. Их было восемь и они сидели по обеим сторонам дорожки, пересекавшей маленький парк. Он заметил, что фонари по сторонам дорожки то ли погасли случайно, то ли были погашены. Как бы то ни было, скамейки, на которых сидели ребята, находились в полнейшей темноте, и он не мог разглядеть их лица. Черный мрак, еще более непроницаемый из-за густой листвы, тянулся почти на пятьдесят футов и начинался не более чем в десяти шагах от него.
Хэнк почувствовал неуверенность. Он замедлил шаги, вспомнив телефонный звонок: «Мистер Белл?» – и последовавшее за ним молчание. Может быть, это была проверка, не ушел ли он уже? Его дом в Инвуде охраняли два сыщика, но... Он вдруг почувствовал страх.
Ребята неподвижно сидели на скамейках. Безмолвные, как восковые фигуры, закутанные в непроницаемую тьму, сидели и ждали.
Он решил повернуть назад и уйти из парка.
Потом решил, что этот страх нелеп. Почему надо бояться мальчишек, сидящих в парке в центре города? Ведь тут всюду полицейские! Он решительно вступил в темноту, которая сразу же поглотила его. Скамейки были уже близко. И вновь его охватил страх.
Ребята сидели неподвижно. Вступив в проход между скамейками, Хэнк не услышал ни шепота, ни даже дыхания. Он шел, не глядя ни влево, ни вправо, не признавая их присутствия и не отрицая его.
Нападение было внезапным и неожиданным, потому что он ждал удара кулаком, а вместо этого его хлестнуло по груди что-то твердое и гибкое, живое и злобное. Он сжал кулаки и повернулся к нападающему, но тут же из мрака за его спиной взметнулся такой же жалящий ужас, и он услышал бряцанье металла, бряцанье цепей. Цепей? Так значит... Но тут его лицо обжег металл и он уже не сомневался, что оружием этих ребят были автомобильные цепи с металлическими шипами, чтобы они лучше цеплялись за снег, которые били удивительно больно и бесшумно. И орудовали они этими цепями с большой ловкостью и умением.