Дело побежденного бронтозавра

АНОНИМYС

– Чего желаете-с? – подскочивший официант наклонился к Загорскому, которого безошибочно определил главным в компании.

Нестор Васильевич посмотрел на него, прищурив глаз, и отвечал:

– Сказать откровенно, я бы желал, чтобы государь император и японский микадо как можно скорее договорились и заключили мир. Есть у вас возможность исполнить это мое желание прямо сейчас?

Официант от неожиданности потерял дар речи и только нерешительно топтался возле столика, не зная, как вести себя в столь сложном и двусмысленном

случае.

– Очевидно, возможности такой вы не имеете, – заключил Загорский. – А раз так, дайте нам два бутерброда с икрой, чаю, салат оливье и две порции ростбифа.

– И квасу, пожалуйста, – добавил Ганцзалин.

Официант кивнул и исчез.

– Квасу? – удивился Загорский. – Намекаешь на свой патриотизм?

– Не намекаю, а прямо говорю, – проворчал Ганцзалин. – Сейчас такое время, когда русские, китайцы и все остальные должны сплотиться вокруг императорского трона и дать по морде японским мордам.

– Звучит несколько брутально, но особенных возражений не вызывает, – кивнул Нестор Васильевич.

После того как согласие по главным вопросам бытия было достигнуто, оба собеседника ненадолго умолкли, ожидая, когда официант принесет заказанное. Однако насладиться ужином в одиночестве им так и не удалось. Дверь вагона-ресторана открылась, и на пороге показалась барышня, одетая в серую амазонку. Заметив, что лицо хозяина неуловимым образом изменилось, китаец обернулся на дверь и замер.

– Я же говорил – знакомый голос, – безмятежно заметил Загорский.

Хотя Ганцзалин и Нестор Васильевич ранее видели эту барышню всего только раз, да и то совсем в другом костюме, они безошибочно ее узнали. Ниспадавшие из-под охотничьей шляпки глянцево-черные волосы, круглое лицо, большие темные миндалевидные глаза, чуть вздернутый очаровательный носик, слегка припухлые губы, с которых вот-вот должна была сорваться улыбка, газовый шарфик на шее, который, судя по всему, прикрывал недавно полученный порез. На них глядела невеста Камакуры-сенсея – в этом не могло быть никакого сомнения. К слову сказать, за спиной у нее маячил тот самый шатен, которого Ганцзалин заподозрил в шпионаже в пользу неизвестно какой державы.

Увидев Загорского, мадемуазель Алабышева, так и не ставшая госпожой Камакуровой, захлопала ресницами. На губах у нее возникла неуверенная улыбка, она на миг застыла на месте, видимо не зная, как поступить. Шатен выглянул из-за ее спины и внимательно осмотрел вагон-ресторан, видимо пытаясь понять, что ее так обеспокоило.

– Похоже, мы своим появлением поставили барышню в неудобное положение, – тихонько проговорил статский советник.

– Это она нас поставила, – пробурчал Ганцзалин. – Лично я никуда отсюда не уйду, пока не поужинаю.

– Благородный муж не должен стеснять даму, – с легким укором заметил статский советник.

– Благородный муж объелся груш, – парировал помощник. – Это во-первых. А во-вторых, Конфуций

много говорил о мужчинах, но мало о дамах. Он говорил, что женщина – это низкий человек: если приблизишь ее, она сядет тебе на голову.

– Конфуций был сыном своего патриархального времени, – вздохнул Нестор Васильевич. – Сегодня, я думаю, он бы изменил свое мнение о женщинах.

– Ничего бы он не изменил, – возразил китаец. – Может, высказывался бы поосторожнее. Кому охота, чтобы бешеная феминистка ткнула тебя зонтиком в глаз?

Статский советник начал было говорить, что у Ганцзалина устаревшее представление о феминистках и об их бешенстве, но тут же и умолк. Стало ясно, что барышня Алабышева решила все же подойти к их столику. Возле нее ужом вился официант, пытавшийся сказать, что мест пока нет и лучше бы барышне прийти чуть позже, но она шла вперед решительно, словно и вовсе его не замечала. Спутник ее, которому, очевидно, официант надоел, просто отодвинул того в сторону и шел следом за барышней.

– Здравствуйте, господа, – сказала мадемуазель Алабышева, подходя к столику.

Загорский поднялся из-за стола и поприветствовал ее самым сердечным образом. Ганцзалин лишь привстал со своего места и скроил физиономию, которую при известном усилии воображения можно было бы счесть любезной.

Загорский тем временем перевел взгляд на спутника барышни. Теперь можно было рассмотреть его во всех подробностях. Это был мужчина лет тридцати, светлый шатен, роста скорее среднего, чем высокого, бритый, но с небольшими бачками, голубыми с поволокой глазами, прямым носом и тонкими, как будто все время поджатыми губами. Одет он был в штатское, но выправка выдавала в нем военного.

Алабышева представила его Загорскому как своего старинного друга, Павла Петровича Белоусова.

– А это вот господин Загорский, он спас мне жизнь, – несколько сбивчиво заявила Алабышева.

– Ей-богу, Анастасия Михайловна, вы преувеличиваете мои скромные заслуги, – засмеялся статский советник, подавая руку Белоусову.

Китайцу показалось, что, когда Алабышева назвала фамилию статского советника, глаза нового знакомого как-то странно вспыхнули. Правда, они тут же и погасли, так что вполне возможно, что он ошибся. Впрочем, некоторая видимая настороженность в повадке Белоусова все же сохранялась.

Нестор Васильевич с присущим ему дружелюбием пригласил Алабышеву и ее спутника присоединиться к нему и его помощнику. Снова позвали официанта, уточнили заказ, и наконец пришло время светских разговоров.

Выразив искреннее восхищение не по-сентябрьски теплой погодой, статский советник поинтересовался, какими судьбами оказалась мадемуазель Алабышева в поезде, следующем в военный Владивосток.

– Надеюсь, вы не завербовались сестрой милосердия, – сказал он озабоченно, – нынче это весьма опасное занятие, хоть и весьма патриотическое.