Дело портсмутских злочинцев
Шрифт:
Следующим утром Хоару не понадобилось расспрашивать, где найти кафедральный собор, так как его башня возвышалась над старым городом, как линейный корабль первого ранга над флотилией судовых шлюпок. Кроме того, его мощные колокола отмечали каждый час, начиная с самого рассвета. Ему повезло, что Артур Гладден оказался знаком привратнику собора, и скоро он увидел его самого. Бывший лейтенант задумчиво двигался в его сторону под крытой аркадой, уткнувшись в небольшую черную книгу, не обращая внимания на окружающую обстановку. Этот — дьякон? послушник? — был уже одет в униформу его новой службы. Сутана шла ему лучше, чем морская форма, и, как показалось Хоару, он выглядел умиротворенным, а не опустошенным как прежде. И брюки под сутаной наверняка не запачканы.
Гладден поднял голову посмотреть, кто преградил ему путь, моргнул и улыбнулся, узнавая. Он поприветствовал Хоара мягким рукопожатием клирика.
— Мистер Хоар! Я и не надеялся, что вы сможете найти время повидаться со мной, но я молился об этом, и — вот чудо! — мои молитвы осуществились.
Хоар никогда не ожидал услышать от кого-либо сказанное вслух «Вот чудо!» Ради благополучия паствы, которую Гладден готовился возглавить, Хоар надеялся, что после посвящения тот станет несколько менее ревностно проявлять свое благочестие.
— По правде говоря, Гладден, я здесь только для того, чтобы задать вам пару вопросов, если позволите.
— Что угодно, мистер Хоар, что угодно. В конце концов, я обязан вам жизнью. Давайте присядем на этой удобной скамейке.
Хоар сел на указанное место.
— Должен сначала сказать, что я принес плохие новости. Вы знаете, что «Вантидж» взорвался и затонул несколько дней назад, унеся с собой жизни почти всего экипажа, кроме двадцати четырех человек?
— Боже мой! – У Гладдена побледнели даже губы. – Спаслось только двадцать четыре человека? Кто? Как?
— Как – пока не известно, фрегат взорвался через полчаса после съемки с якоря. Я все это видел с борта моей яхты.
Гладден склонил голову – в молитве, предположил Хоар, в свете его призвания. Изумленный Хоар увидел, как на сутану скатилось несколько слез, где они сверкали под солнечным светом, пока не впитались в тонкую черную шерсть.
Наконец Гладден поднял голову. Он сунул руку в карман сутаны, вытащил носовой платок и громогласно высморкался.
— Простите, сэр, — сказал он. — Я всегда был склонен к слезам в моменты стресса. И, хотя я не могу сказать, что имел душевных друзей на борту «Вантиджа», но они были моими сослуживцами, в конце концов, и братьями во Христе. Мистер Уоллес, морпех?
— Погиб.
— Мистер МакХейл? Мистер Куртни? Хопкин? Малолетний Прикетт?
— Погибли… все погибли.
— Я не спрашиваю о мистере Кингсли. Я слышал, что его схватили, что он умер. Господь да сжалится над его заблудшей душой. — Гладден весь сотрясся как промокший пес. — Но у вас есть ко мне вопросы?
— Да. Именно о Кингсли. Вы теперь единственный оставшийся в живых офицер «Вантиджа», и только вы можете поделиться со мной своими впечатлениями о нем.
— Что вы хотите знать?
— Все, что придет вам в голову.
— О нем нелегко говорить, мистер Хоар, — сказал Гладден. De mortuis, знаете ли. Я знал его еще до назначения на «Вантидж». Полагаю, он был опытным офицером, хотя своим служебным обязанностям он уделял мало времени. Как ему удавалось получать разрешения капитана на многочисленные отлучки с борта, я не мог понять. В конце концов, фрегат готовили к предстоящей кампании. Возможно, это миссис Хэй удавалось убедить своего мужа?
Он был отъявленным бабником, как вы знаете. Но кроме своих любовниц, он много времени посвящал общению с командирами кораблей, прибывающими в Спитхэд. Выглядело так, как будто он был посланником доброй воли портового адмирала, так как, едва появлялся корабль его величества, он спешил к нему на нанятой лодке с какими-то подарками.
Я часто задавался вопросом — почему? Может быть… он мало интересовался службой, и наверняка знал, что это вредит его карьере. Кое-кто в кают-компании насмехался над его манерами, подлизыванием к каждому капитану, до которого мог добраться. Его частная жизнь была безнравственной и беспутной, его поведение в обществе было подобострастным, с подчиненными он обращался унизительным образом. Да простит меня Господь, я не любил его.
Это все, что я могу сказать вам, мистер Хоар. Новый корабль, большинство офицеров были практически незнакомы друг с другом. Кингсли был заблуждающимся грешником. Это все, что я знаю.
— Вам было известно о связи Кингсли с миссис Хэй?
Будущий священник поджал губы.
— Я не знал об этом наверняка, но, признаюсь, находил их поведение вызывающим. Фактически, я… но нет, определенно нет.
— Что вы хотели сказать? — надавил Хоар.
— Я подумал — знал ли капитан Хэй о том, что между теми что-то происходит.
В заключение Гладден добавил:
— Мне жаль, что вам пришлось так далеко добираться, чтобы получить такие крохи информации. И я надеюсь, что вы будете присутствовать на завтрашней службе. После церемонии последует небольшой прием. — Он робко взглянул на Хоара.
— С превеликим удовольствием, сэр, — прошептал Хоар.
Он подумал, что, судя по спокойному и понятному анализу характера покойного сослуживца, из Гладдена может получиться, в конце концов, толковый священник.
Хоар никогда не присутствовал на церемонии посвящения — в церкви он был редким гостем — и наблюдал ее с интересом. Как выразился бы покойный мистер Кингсли, епископ тут вел сольную партию, поддерживаемую хором и не менее чем четырьмя священнослужителями. Когда все пятеро возложили руки на склоненную голову Гладдена (а затем и на головы еще двух кандидатов), Хоар с трудом подавил улыбку. На голове Гладдена было так же тесно, как на гондеке 84-пушечника в первый вечер после прибытия в порт, когда его заполоняли матросские женщины. В этом случае, по крайней мере, женщины не участвовали, и не было слышно ритмических вздохов и ахов матросов и их гостей из спаренных подвесных коек.
Хоар нашел себе укромное место в задней части собора, где своеобразная опрокинутая арка отделяла его от происходящего у алтаря, и молитвы, псалмы, гимны доносились до него приглушенными. Но он имел полную возможность наблюдать благочестивую процессию, которая двигалась попарно с пением размеренного, берущего за душу гимна в сопровождении кафедрального органа. К его глазам подступили слезы. Органная музыка и хор, певший дискантом, всегда действовали на него подобным образом. Возможно, именно поэтому он редко посещал церковь.