Дело совести (сборник)
Шрифт:
Все это столь наивно, что восхищения, с которым был встречен роман поклонниками НФ, понять попросту невозможно. «И вообще, — пишет Лем, — спасение веры с помощью ереси не кажется мне лучшим из возможных способов. Но — бог с ним, с этим аспектом произведения; даже в манихейском смысле изложение поразительно примитивно».
Образ мыслей блишевского Руис-Санчеса до неприличия средневеков, причем даже софистика его не слишком искусна. Но и окажись он прямо-таки непревзойденным софистом — что с того? «Подобные интеллектуальные упражнения крайне далеки от неравнодушия к вопросам веры и обусловленного им мировоззрения, которое ультимативно выражают краткие слова: «Ничто из происходящего здесьне может изменить нашего отношения к Тому, кто пребывает там». Убеждение это даже при отсутствии
Фактически доказательства Руис-Санчеса означают: во-первых, Добро не может соприсутствовать со Злом чисто факультативно, поэтому, если разумные существа творят лишь Добро, это неизбежно должно вызывать к ним недоверие; во-вторых, палеонтологические данные на Земле были фальсифицированы (тут уж не до Литии!), а сотворил это сатана, дабы убедить людей, что они являются не Божьими творениями, а порождением эволюции; в-третьих, чтобы еще глубже утвердить людей, будто эволюция жизни позволяет обрести разум, а развитие общества неизбежно приводит его к безбожию, сатана организовал литианский быт как наглядное пособие, дабы вконец искоренить веру у прибывших туда людей; в-четвертых, если первые три положения истинны, как и тезис о том, что Добро не может проявлять себя без трансцендентной поддержки, то, поскольку литианскую этику «не поддерживает» Господь Бог, — ведь они же атеисты! — то логически неизбежно, что Атлантом их моральности непременно должен быть сатана.
Увы, лишь единственный раз в истории споров об эволюции был приведен аргумент о якобы поддельном характере окаменелостей и останков, обнаруживаемых палеонтологией (Шатобриан и Госсе), однако реально мыслящие теологи были разумнее блишевского иезуита, восприняв этот аргумент весьма прохладно. Ведь его принятие имеет вдвойне фатальные последствия: прежде всего, обращает мир в манихейское поле соперничества Бога с сатаной, а это чудовищная ересь, каковую принять нельзя. Ведь в таком случае никогда не поймешь, с делом чьих рук столкнулся — Бога или дьявола; последовательно придерживающаяся подобных воззрений вера неизбежно превратится в «разновидность невроза навязчивой идеи — необходимо постоянно держать себя в святости, ладаном окуриваться, святой водой кропиться и вообще на всякий случай из церкви не выходить, ибо все сущее (и сама церковь в том числе!) может оказаться результатом сатанинской деятельности…»
Именно поэтому, утверждает Лем, и с ним невозможно не согласиться, концепция дьявольских «артефактов и бутафории» представляет собой попросту ребячество: единственным орудием сатаны оказывается Блиш, поскольку именно автор искусственно «поддерживает существование атеистически идеальной литианской цивилизации». При этом не следует забывать, что Блиш не собирался создавать какую-то новую метафизику — ни еретическую, ни всего лишь по-иному интерпретирующую универсум материальных фактов. Это следует хотя бы из того, что папа Адриан VIII в романе не отлучает еретика Руис-Санчеса от церкви, а лишь разъясняет, что сатана реально ничего не создает, он может только заставлять нас галлюцинировать. «К сожалению, — завершает свой анализ Лем, — Блиш совершенно запутался в том, что сам же и создал… Если экзорцизмы отца-иезуита подействовали — выходит, Лития, вопреки утверждению папы Адриана VIII, была вовсе не галлюцинацией? А если дело исключительно в ошибке, допущенной в своих расчетах Кливером, — к чему все богословские спекуляции? Блиш и сам толком не знает, что хочет сказать, кроме, естественно, удивительной истории, местами довольно интересной (только не там, где грохочут пушки теологической аргументации)».
Так что же остается, как говорится, «в сухом остатке» после столь сокрушительного анализа?
Как ни странно, превосходный роман. Ибо, обращаясь к вопросам морали и веры, к тематике метафизической и богословской, Блиш, на мой взгляд, лишь использовал все это как материал. Подобно тому, как использовал в качестве косвенного прототипа для своего Руис-Санчеса великого французского палеонтолога, философа и теолога Пьера Тейяр де Шардена (1881–1955), иезуита с 1899 года, за свои идеи также побывавшего на грани отлучения от церкви, однако отделавшегося лишением кафедры
Из этого материала Блиш выстроил сделанный на совесть роман — потому-то книга и была восторженно встречена любителями фантастики, на что не без горестного удивления сетовал в своем анализе Лем. То же обстоятельство, что оные поклонники жанра сочли главным материал, а не здание, из него возведенное, — это уже дело их, читателей, совести. Так же, как нашей с вами — разобраться в этом хитросплетении.
А теперь позвольте выполнить обещание и вернуться к тезису нашего питерского Философа о «третьем конце палки». (В этом своем тезисе, замечу, Философ проявил себя истинным продолжателем отечественной литературной традиции. Помнится, в одной из повестей Лескова рассказывалось, как в лесу было обнаружено мертвое тело, а возле него — один конец палки; второй полиция, сколько ни искала, так и не нашла… Тоже, между прочим, открытие — «палочный монополь».)
Удивительный Лему успех блишевского романа в немалой степени обусловлен тем, что написан-то он отнюдь не в католической парадигме (это, если помните, относится к Толкину, не ко Блишу), а в традиционной для нашего мышления биполярной логике, вошедшей в наши плоть и кровь с античных времен. Теза — антитеза… Добро и Зло. Ад и Рай. Бог и Дьявол. Любовь и ненависть. Свой и чужой. Множить подобные противопоставления можно до бесконечности. Складывается впечатление, будто в качестве некоей всеобъемлющей метафоры перед сознанием (или подсознанием) нашим непрестанно маячит магнит с его взаимопритягивающимися полюсами… Оценка этих полюсов — дело особое. Тут мы все очень любим и максималистские крайности, и резвые парадоксы. Помните:
Я часть той вечной силы, Которая, стремясь ко злу, свершает благо…писал один поэт.
Стремясь ко злу, творим мы вечно зло, А если нет — нам просто повезло…дополнял другой.
Впрочем, оценки — они оценки и есть, не о них сейчас речь. А о том, что мир вовсе не исчерпывается излюбленной нами двоичностью. Он как минимум троичен, а в максимуме — многополярен (прошу не поминать в этой связи нынешние геополитические дебаты). И очень часто третьим полюсом оказывается как раз пресловутая «середка» нашего Философа. Причем это вовсе не обязательно «золотая середина». Недаром же в Священном Писании, в Откровении Иоанна Богослова, сказано: «…о, если бы ты был холоден, или горяч! Но тепл ты еси, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст Моих». Важно не то, Добро или Зло являет собою третий полюс — важно, что он есть и придает устойчивость всему построению.
Тысячелетиями в нас вбивалась логика tertium non datur — третьего не дано, что чрезвычайно удобно для воспаленной совести, алчущей однозначных решений. Но мы-то с вами знаем, что болезнь сия порождает инквизиторов да революционеров… Нет — дано! Всегда дано. Между знанием и незнанием лежит полузнание, опаснейшее из состояний ума. Между верой и неверием (которые, согласно китайской пословице, равновеликие силы) лежит суеверие — опаснейшее из состояний души.
Между Злом и Добром лежит равнодушие — «…но бойся равнодушных, ибо только с их молчаливого согласия совершается всякое зло на Земле»… И в то же время где-то посередине между ледяными шапками Северного и Южного полюсов всегда лежат благодатные тропики — наблюдение не только физико-географическое, но и расширительно метафорическое.
Однако Блиша все это интересовало менее всего. Биполярная модель гораздо более соответствовала его творческому замыслу. Вспомните лемовское утверждение, будто единственным орудием сатаны оказывается в итоге сам Блиш. Интуитивно Лем и в этом оказался очень близок к правде, хотя и ошибся, суди роман с позиций логики и богословия, а не исходя из авторских установок и задач. Блиш не орудие Дьявола. Он — демон-искуситель, извечно оставляющий «след раздвоенного (не растроенного, заметьте!) копыта». Именно таким следом и является финал «Дела совести»: понимай как хочешь. То ли состоялось изгнание бесов и рассеялось наваждение, то ли грубо материалистически провалился эксперимент физика-двоечника… Понимай; и понимание твое — на твоей совести.