Дело «Тенкилл»
Шрифт:
Хотя у меня есть сомнения, доказательства, подтверждающие или не подтверждающие мою теорию, я могу найти лишь в переписке Ханиуэлла, и порой я задаюсь вопросом, правильно ли вообще поступила. Но, учитывая всё, через что мне пришлось пройти в детстве из-за тёти Вайолет, у меня нет никаких сомнений относительно того, зачем сюда притащились Стелла и Пит, и это очень плохо. И очень опасно. И за всем этим стоит частная охрана, которая всем командует.
Я сижу напротив Лены на ящике её любимого Монтепульчано. Сыщик сидит рядом, но не лает, потому что этот невероятный пёс просто академик какой-то, и Лена тоже молчит. Зэ Эм явно теряет самообладание, вжавшись в её сарафан так плотно,
Я тяну к ней руки, всем своим видом умоляя дать мне возможность передохнуть, опустить голову, закрыть глаза, сосредоточиться на своих мыслях. Мне нужно вытащить нас отсюда.
Но как назло, в голове крутятся только кадры моего последнего рабочего дня в «Стоукс & Крейн» два дня назад. Это уловка мозга, это зараза, которая всегда одолевает меня в самый неподходящий момент. Я никогда не могу подумать о настоящем, не вспомнив тот последний день, тот монументальный момент, ту роковую завершённость. Почему я ушла? Из-за денег. Но это была не единственная причина. Жестокий факт, который в мой последний день я осознала настолько глубоко и отчётливо, что в моём разбитом сердце до сих пор чёрная дыра. Я помню так много подробностей о людях, которыми я восхищалась и которых оставила позади. Но в данный момент это не имеет значения, и я должна отключить мысли об этом, чтобы сосредоточиться на текущей задаче.
Я должна отделить одно от другого.
– Лена, как? Как они могли найти меня здесь так быстро?
Она отводит взгляд от телевизора, смотрит в пол, не отвечает. Пожимает плечами, а потом внезапно вздрагивает.
– Это … Грета … – говорит она, по-видимому, встревоженная тем, что собирается сказать.
– Лена?
– Ну, я бы в любом случае тебе рассказала … просто не хотела тебя волновать. Но ладно. В общем, два года назад, когда ты ко мне приезжала после того, как уволилась из Стоукса, я выложила наше с тобой фото в соцсети для художников. А два дня назад, когда ты приехала и всё мне рассказала, я его удалила … но … – Она морщится, ей больно говорить мне об этом, и поспешно добавляет: – Я указала твоё полное имя.
Я нажимаю большими пальцами на кость над линией бровей, словно меня мучает мигрень.
– Значит, Wayback Machine. Очевидно. Они искали там моё имя, а оно упоминается мало где, меня нет в соцсетях, и они нашли ту фотографию, и следовательно, нашли тебя. А потом в моих телефонных записях нашли твоё имя и номер среди тысяч.
– Я так этого боялась. Я хотела тебе рассказать …
Я качаю головой.
– Лена, это так очевидно. Чёрт, это базовый принцип, которому я обучаю сотрудников правоохранительных органов, когда мы проводим расследования. Судебная экспертиза телефонных записей тоже является базовой. Они бы увидели, что ты звонила мне несколько раз.
– Но ты никогда мне не звонишь.
– Нет, я никогда тебе не звоню. Но я никогда не просила тебя скрывать информацию обо мне. Это просто моё …
Она кивает. Мы говорили об этом. Она знает основу того, почему нужно держать меня в секрете. Но она никогда не просила меня рассказать ей всё, что определило мою жизнь. Я никогда никому не говорила о том, что ощущаю с Леной странное родство, потому что мне трудно даже думать о причинах, и страшно, и, может быть, стыдно, что меня до сих пор так мучает что-то из детства. Что-то, что я лучше понимаю сейчас, повзрослев, и могу контекстуализировать и рационализировать. Любой другой сотрудник моей первой фирмы вообще не вспомнил бы о Лене после того, как мы выиграли дело и она оплатила счет. Она стала бы для них номером дела в архивах. Но наши с Леной отношения всегда казались такими естественными, такими чистыми и верными, что она могла быть только моей. Так что я скрывала её от всех, не скрывая от неё намерения. Обстоятельства жизни тёти Вайолет, той, которая терпеть не могла обманщиков и давала мне уроки безопасности, изменили меня. И то, как мой мозг связывает поступок Вайолет и Лену, не будучи в состоянии их разъединить, могло бы привести к созданию совершенно новой области психотерапии. Но сейчас у меня нет времени на открытия в этой области.
Я должна их разделить.
Я всегда всё разделяю.
Мой мозг так и устроен – коробка для того, коробка для этого.
Я занимаюсь судебными процессами, но в то же время я человек, поэтому у меня нет выхода, кроме как всё разделять.
– Прости, Грета. Мне очень жаль, – говорит Лена.
– Нет-нет-нет. Чёрт. Я идиотка. Я не должна была тебя в это втягивать. Я никогда не просила тебя скрывать информацию обо мне, потому что никогда не думала, что окажусь, мать твою, в бегах. – Я зажимаю рот кулаком, отвожу взгляд. Я не могу позволить им причинить Лене вред, погубить Лену. Я должна уйти отсюда, пусть даже для этого Стелле придётся затащить меня в вертолёт.
– Никуда ты не уйдёшь. Я собираюсь бежать с тобой. Ты это переживёшь, – говорит Лена. Вот ещё одна её невероятная особенность: она читает мои мысли, предвосхищает их. – Чёрт возьми, Грета, не заставляй меня жить с чувством вины за то, что мы не справились с этими уродами. Ты не сдашься. Я не дружу со слабаками.
Вот она, её жёсткая любовь.
– Где они сейчас? – спрашиваю я, глядя на экран.
– Всё ещё там. Дрон завис над Офисом. – Значит, он над трёхчасовым зданием, над прямой линией к восьмичасовому, куда ведёт этот тоннель. Это ближайший к ручью флигель с летней кухней на краю поля и леса.
– Лена, если я сейчас не выйду и не объясню им, что ты ничего не знаешь, не смогу их убедить, что ты ничего не знаешь, то это финиш. Ты не сможешь сюда вернуться, если я их не остановлю. Они будут распускать о тебе самые разные слухи. Они могут даже взорвать твою берлогу и назвать это несчастным случаем в лаборатории метамфетамина. Ты у них на крючке. Ты слишком много знаешь. Ты же это понимаешь, верно? Они сделают всё, чтобы тебя дискредитировать. Я испоганила всю твою жизнь.
Она качает головой.
– Из всех умных людей, кого я знаю, ты самая тупая, Дядюшка. И самая отбитая. Конечно, ты способна убедить какого-нибудь федерального судью, но не этих сучьих детей. Они в любом случае меня оклевещут, подорвут и что ты там ещё сказала. Так что я с тобой. И ты не сдашься, – она добавляет со всей искренностью, но спокойно и с любовью: – Хотя порой ты тупишь как сука.
Я встаю. Я делаю несколько шагов. Я поворачиваюсь лицом к стене. Я хочу миллион раз попросить у неё прощения.
И именно сейчас, когда всё, что я чувствую, глядя на ряды книг и банок с консервированной свеклой, – бесконечная ненависть к себе, мне вдруг приходит идея. Я поворачиваюсь к Лене и криво улыбаюсь ей.
– Что такое?
– Доставай из мешка палатку, суй туда Зэ Эма. Сыщика я возьму на поводок, – говорю я.
– Допустим. А план-то ты мне расскажешь?
– Мы слишком много об этом думаем. Что мы всегда говорим придуркам на экране, когда смотрим триллеры?
– Быстро. Звони. Копам, – отвечает она, при каждом слове качая головой. – Но ты сказала, что в полицию обращаться пока не можешь. Ты сказала, что тебе ещё нужно просмотреть все, что находится на этом жёстком диске, и найти больше связей между Ханиуэллом, «КоКо» и частной тюремной системой, и собрать всё вместе в неопровержимые улики?