Дело Томмазо Кампанелла
Шрифт:
Томмазо Кампанелла видел, что вокруг достаточно мрачно.
Немало тому, должно быть, способствовал сам антураж этого вечера… Кругом была полная, совершенная темнота, которой отличались Большая Почтовая и примыкавшие к ней улицы.
Томмазо Кампанелла прошел под железнодорожным путепроводом. Сверху, над его головой, виднелось множество черных, перекрещенных балок. Справа вплотную к ним подступала уходившая почти вертикально вверх укрепленная широкими каменными плитами железнодорожная насыпь, на которую опирался путепровод.
Пешеходный тротуар в этом месте возвышался над проезжей частью столь высоко, что, казалось, будь он еще повыше, головы пассажиров и водителей легковушек окажутся как раз напротив ботинок хориновца.
Если же сверху по путепроводу шел железнодорожный состав или электричка, – с дрожавших от могучего напряжения толстенных балок падали капли воды и снег, а от грохота можно было зажимать уши.
Вот наверху с грохотом пошел поезд, но Томмазо Кампанелла успел выбежать из-под путепровода, так что лишь мелкие капельки воды попали на его старое пальто. Он не заметил, что во время этого бегства тюремный паспорт вывалился из его кармана и остался лежать на грязном асфальте. Томмазо Кампанелла шел дальше.
По левую руку тянулся ткацко-отделочный комбинат…
Комбинат, стоявший, как повелось у старых московских предприятий, на реке, на Яузе, был замкнутой, огороженной территорией. Стороной своей он выходил на Большую Почтовую – вместо забора по ней тянулись прямой линией несколько низеньких, постройки прошлого века, домов. Вернее, даже не домов, а домиков или особнячков. По современным понятиям они были очень небольшие: в два или три этажа, каждый шагов тридцать в длину. Поскольку домики служили одновременно забором, – так служат оградой замку не только стены, но и башни, – их фасады имели вид импровизированных тюремных казематов, наглухо отгороженных от внешнего, свободного мира. Строители домиков, очевидно, были склонны к фривольности и веселью: они устроили балкончики с дверьми на втором этаже, несимметричные оконца, красивые очертания крыш, и это обстоятельство делало впечатление от домиков еще более диким, потому что потом прежние нарядные двери были заменены глухими железными щитами, окна кое-где позаколочены, в остальных, вместо предполагаемых люстр, некогда блиставших огнями, – мрачная темнота… Но не запустение. Днем, в рабочие дни, там была жизнь, но не поэзия, а тяжелая, натуралистическая проза, и оставалось только удивляться, кому понадобилось наполнять ею столь поэтическую оболочку. Не иначе, поэзию хотели унизить.
Дальше Томмазо Кампанелла пошел по Большой Почтовой улице, рассчитывая потом повернуть направо во дворы и выйти прямо к дому, в котором находился хориновский подвал.
Редкие окна, проливавшие наружу скупой свет, таили пустые конторские коридоры, в которых, казалось, как и в их тюремных собратьях, не гасили на ночь лампочек, чтобы сподручнее было стеречь неведомых, мрачных лишенцев. Там, где на пути хориновца попадались действительно жилые дома, с квартирами, подъездами и балконами, увешанными веревками с бельем, отчего-то не возникало желания заглянуть за занавески, туда, где, кажется, должен теплиться хоть и чужой, но уют. Напротив, хотелось поскорее пройти мимо. Только одно рисовало воображение: кучи старого, замасленного тряпья в квадрате голых, крашеных грязно-желтой краской стен, на тряпье валяется давно уже, с утра, пьяный рабочий, а рядом на такой же пустой и крашеной неизменной грязно-желтой краской кухне, толстая, хамоватая тетка с перекошенной физиономией варит на плите суп. Где, в каких подворотнях и подъездах бегают при этом дети их, чумазые и хулиганистые, – думать не хотелось… Все здесь, весь райончик, кажется, был так прочно и крепко строен, что уж пребудет на веки вечные, навсегда, и ничего-то с ним нельзя будет никогда поделать. Действительно, судя по невысокой, приземистой осанке строений, по количеству использованного при их строительстве материала, по толщине стен и их каменной основательности, месту этому суждено было, существенно не изменившись, на десятки лет пережить и Томмазо Кампанелла, и Господина Радио, и даже детей их, и внуков детей, если они у них, конечно, когда-нибудь появятся. В темноте зимнего вечера округа выглядела столь надежно, что ясно было – ни один градоправитель, ни один считающий свои деньги домовладелец, ни один строитель не решится ломать здесь что-либо, чтобы строить заново. Ибо такое же безумие уничтожать горы, чтобы создать на их месте иной, отличный от прежнего ландшафт, даже если горы очень сильно не нравятся…
– Еще совсем недавно я бы тут сказал: «Я на этих улицах жить не могу. Знаете, вот как ужасы описывают, – вот это примерно для меня так же. Кошмар какой-то вечный. Понимаете, это очень странное ощущение. Но оно может доводить. Знаете, оно может доводить совершенно до исступления». Так бы я сказал еще совсем недавно, – проговорил Томмазо Кампанелла в радиостанцию, глядя на последние этажи домов, мимо которых он проходил. – Но сейчас я так не скажу. Сейчас у меня совсем другое настроение. Мне стало легче. Я принял таблетку от головной боли, голова прошла, настроение переменилось. Да и к тому же руководительница хориновской группы детей не ошибалась ни в чем. Она была, безусловно, во всем права.
Тут кто-то хлопнул его по плечу. Томмазо Кампанелла обернулся и увидел незнакомого ладного молодца. Молодец курил сигарету, щурился от дыма и смотрел на Томмазо Кампанелла как-то уж очень насмешливо. На молодце были блестящие штиблеты с огромными позолоченными пряжками и расстегнутая ярко-желтая куртка, из под которой виднелся синий мятый пиджак, сшитый из материи не самого первого сорта, но с пуговицами из фальшивого золота и широкий цветастый галстук.
– Очень приятно! Будем знакомы. Разрешите представиться – Паспорт-Тюремный, – проговорил молодец, по-прежнему широко улыбаясь. – Оскорблен вашим невниманием и решил засвидетельствовать почтение, так сказать, лично. В виду крайней симпатичности мне вашей глубоко театральной персоны. В том мире, в котором мне обычно приходится вращаться, театральное поведение весьма распространено и почти всегда пользуется грандиозным успехом у невзыскательного и, чего греха таить, весьма грубого зрителя.
– Что?.. Ничего не понимаю… – Томмазо Кампанелла ошарашенно смотрел на незнакомца. – Какой еще Паспорт-Тюремный? Вы кто? Что вам от меня надо?
Незнакомец совершенно не смутился и начал объяснять уже без «вы» и особых дифирамбов:
– Сказочную атмосферу сгущал? Сгущал! Вот и получи! Фамилия у меня такая – двойная. Через дефис пишется. Ну, там – Мамин-Сибиряк. Или – из более современных – Михал-ков-Кончаловский. А я – Паспорт-Тюремный. Иногда я мате-риализовываюсь. В особых, так сказать, случаях, – незнакомец заулыбался еще шире и еще дружелюбнее. – О, великий Томмазо Кампанелла, слушаюсь тебя и тебе повинуюсь! – он положил руку на сердце и поклонился.
– Тоже мне, Старик Хоттабыч! – не выдержал Томмазо Кампанелла и рассмеялся. Появление незнакомца он принял за очередной хориновский розыгрыш, представление. – Одного не понимаю, – проговорил Томмазо Кампанелла. – Как вы меня нашли? Откуда вы знаете, что я здесь? Хотя… Ну да ладно, это не важно.
– Ну что, будут ли какие-нибудь пожелания? – деловито осведомился Паспорт-Тюремный. – Неплохо бы прошвырнуться куда-нибудь. Правда, денег нет. Но это для нас с тобой не такая уж и большая проблема.
– Не такая уж и большая проблема?!.
– Ну да. Что мы, без рук, что ли? Нужны деньги – украдем.
– Не-е, знаешь что… – замахал руками Томмазо Кампанелла. – Шутки – шутками, а я не преступник. Я много чего за сегодняшний вечер наговорил, но я не преступник. На преступление я идти не готов.
– Подожди, так ты что же, не будешь воровать? – искренне изумился тот, что представился Паспортом-Тюремным.
– Нет… Понимаешь, я, как бы это тебе сказать… Все готов взять… Все атрибуты воровской жизни… Кроме преступления!.. Антураж, настроение – все!.. Но воровать – нет, – пояснил Томмазо Кампанелла.
– Ну ничего!.. Не волнуйся… Мы тебя все равно посадим! – спокойно заключил Паспорт-Тюремный.
– За что? – на этот раз пришел черед изумляться Томмазо Кампанелла. Как тон, так и атмосфера этого разговора наводила его на подозрения, что все это вовсе не розыгрыш.
– По ошибке, – ответил Паспорт-Тюремный. – От судьбы не уйдешь. Когда нет никаких прямых поводов, остается еще такая причина, как ошибка. Но, надеюсь, что до этого не дойдет. С твоими мыслями и настроениями не вляпаться в конце концов в какое-нибудь незаконное дельце и не угодить за решетку чрезвычайно трудно. Так что ты не волнуйся, посещение тюремного здания тебе обеспечено.