Дело в том, что...
Шрифт:
– А что ты хочешь?
– Спать.
– Но ты уже спала.
– Папочка…
– Погодите-ка секундочку. Я сейчас все расставлю по своим местам. Извините, что заставляю вас ждать. – Он снова зажал мембрану. – Ну так как – да или нет?
Джессика отрицательно потрясла головой.
– Страшно жаль, что побеспокоил вас, – сказал Эймос в трубку, – оказывается, мне нужно не фортепьяно. А надувной матрас у вас случайно нигде не завалялся? Нет? Ну что ж, так всегда бывает. Спасибо все равно.
Он положил трубку, молча подошел к столу, где оставил
Внезапно его охватила слабость, он вернулся от двери своей ненаглядной любимой дочери и, подойдя к столу, написал записку: «Меня держат здесь в плену, кто найдет мою записку, сообщите Дж. Эдгару Гуверу». Уже сложил, но вдруг вспомнил, что Джессика не может читать. Смял и написал на другом листке очень крупными печатными буквами: «Я просто без памяти тебя люблю». Вообще-то Джессика и это не могла прочитать, но он посылал ей записки с такими словами так много раз из разных мест, что она узнаёт знакомые слова и знает их значение.
Он сложил записку, вложил в конверт, подошел к двери гостиной, медленно встал на колени и, делая как можно больше шума, просунул конверт под дверь, оставив кусочек со своей стороны, чтобы знать, когда она возьмет его послание.
Оно было получено почти мгновенно. Эймос лег на ковер и стал ждать ответ. Он думал, что это будет по обыкновению лист, заполненный нарисованными звездами или крестиками. Иногда это была буква Д, или большая физиономия с трубкой – портрет отца в воображении ребенка, или семейный – одна большая фигура, это сама Джессика, и две маленьких – его и Лайлы.
Но ничего не было. Ничего. Ноль. Зеро. Он долго ждал и молился про себя, чтобы Лайла не застала его в таком положении, не зная, как ей объяснить, почему взрослый мужчина лежит на полу и одним глазом подглядывает под дверь. Но Лайла не спешила удивить своим появлением, и он, вдруг осознав, какого дурака валяет, сразу встал. Прошел к кровати и лег на твердое ложе, испустив вздох удовлетворения, когда спина и матрас соприкоснулись.
Потом спина опять начала болеть.
Лайла пришла почти в шесть, и точно в шесть явилась миссис Пайпер – няня типа Мэри Поппинс из бюро домашних услуг, как она являлась уже два вечера подряд. Джессика, кажется, была рада ее видеть, и Лайла, поиграв пару минут с дочерью, пошла переодеться. Эймос подумал, как опасно будет сейчас идти куда бы то ни было вдвоем с Лайлой, но они достали с трудом билеты на «Отелло» с Оливье в Национальный театр, и если вам посчастливилось узреть во плоти самого сэра Ларри, то отказаться от такого случая просто немыслимо.
На
На ужин в ресторане отеля Лайла заказала ростбиф, и Эймос последовал ее примеру. Они поели в молчании и поднялись в номер. Миссис Пайпер отрапортовала, что все было прекрасно, Эймос заплатил ей, поблагодарив, и сказал, что ждут ее завтра, в то же время. И пошел взглянуть на свою спящую красавицу. Лайла, которая зашла раньше, увидев его, вышла. Эймос долго смотрел на свое чадо, потом убрал волосы с высокого, как у Эдварда Джи Робинсона, лба. Она пошевелилась, и он поспешно вышел, тихо закрыв за собой дверь.
Лайла уже в пеньюаре сидела перед зеркалом за своим туалетным столиком и снимала с лица косметику. Эймос вымылся и голый залез в спальный конверт. Лайла погасила свет и отдернула шторы на окнах, выходивших на террасу. Ее залило лунным светом, и Эймос, лежа, исподтишка придирчиво изучал ее худощавое тело. Он не почувствовал прилива желания, но хотел помириться с женой, их отношения не выдерживали критики. Вылез из кровати и, стараясь ступать тихо, подошел сзади к Лайле, обнял и поцеловал, как ему казалось, страстно, гладя ее обнаженное тело.
– По-моему, у меня начинается период. – Она сняла с себя его руки, прошла и легла в постель. Он остался стоять, чувствуя, как в нем поднимается волна яростного сарказма. Потом начал водить руками в воздухе, целовать пустоту, приговаривая:
– О, Лайла, Лайла, боже, как хорошо держать тебя так.
Лайла молчала.
Не опуская рук, он принялся голый вальсировать по темной комнате.
– Ты, как перышко, моя радость, – шептал он и кружился, не останавливаясь.
– Ты можешь сломать себе шею, – предупредила Лайла.
– Обессмерть меня своей печатью-поцелуем, – прошептал он, кланяясь и звучно целуя воздух.
– Если ты разобьешься, не приходи за сочувствием.
Он продолжал танцевать.
– Эймос, уже поздно.
– Ты права, – он остановился, – и завтра у нас трудный день.
– А что на завтра?
Он залез в кровать:
– Соревнование. – Эймос лежал тихо, глядя в потолок и стараясь не касаться жены, придерживаясь своей половины постели.
– Не собираюсь спрашивать, что за соревнование. Спокойной ночи, Эймос.