Дело врача

Дойль Артур Конан

Мы поговорили еще несколько минут. Ле-Гейт не хотел вспоминать о Кларе; а когда я спросил, каковы его намерения, он только хмуро покачал головой.

— Я сделаю все, — сказал он, — все, что еще возможно, чтобы мои милые дети не пострадали. За их избавление заплачено дорогой ценой, но иного пути не было, и, в мгновение гнева, я заплатил. Теперь же я, в свою очередь, должен получить то, что заслужил. Я не увиливаю от расплаты.

— Значит, ты вернешься в Лондон и предстанешь перед судом? — спросил я с надеждой.

— Вернуться в Лондон? — Он вздрогнул, и лицо его побелело от ужаса. До того он казался мне довольно спокойным, его лицо утратило выражение усталости

и тревоги — ведь ему больше не нужно было ежеминутно беспокоиться о безопасности детей. — Вернуться в Лондон… и предстать перед судом! Неужели ты решил, Хьюберт, что я бегу от суда и виселицы? Нет, нет! Этот кровавый кошмар… Я должен был уйти от него как можно дальше, к морю, к воде, чтобы омыться от него, прочь, прочь от этой красной лужи!

Я промолчал, чтобы он мог сам справиться со своим раскаянием. Наконец он встал, поставил ногу на педаль велосипеда, но замер в нерешительности.

— Я предаюсь в руки Господа, — сказал он, как бы против воли. — Он рассудит… Я пройду испытание водой.

— Я так и думал…

— Передай Лине, — добавил он, все еще медля уйти, — если она положится на меня, я устрою все наилучшим образом, насколько это еще возможно, для моих девочек. С Божьей помощью я это сделаю. Что именно, она узнает завтра.

Он забрался в седло и умчался прочь. Я смотрел ему вслед с печальными предчувствиями.

До конца дня я бродил по Провалу. Там было две бухты — в одной мы встретились с Хьюго, в другой, за иззубренным выступом скалы, к берегу жались низкие каменные домишки. На берегу, повыше, лежала широкодонная парусная лодка. Укрывшись среди камней, я наблюдал за селением. Около трех часов дня двое мужчин начали готовить ее к спуску на воду. Море бушевало; приближался прилив, ветер усиливался, набирая штормовую силу; на сигнальной вышке, на гребне утеса, вывесили вымпел опасности. В воздухе висела белая изморось. Черные тучи, клубясь, летели по ветру, в их глубине уже раздавалось глухое ворчание грома. Еще немного — и разразится буря.

Мужчины на берегу не обращали на это внимания. Один из них был рыбак из местных, другой — Ле-Гейт.

Лодка заплясала на волнах. Хьюго запрыгнул на борт и повел лодку через полосу прибоя. Лицо его светилось торжеством. Он был превосходный моряк. Лодка пробилась сквозь буруны и понеслась, ловя ветер лоскутом потрепанного паруса. Я спустился на берег, чтобы не терять его из виду.

— Опасная погода для выхода в море! — заметил я рыбаку, который наблюдал за плаванием, засунув руки глубоко в карманы.

— Дак оно и есть, зэр! — отозвался тот. — Не нравится мне эдо. Но энтот жентильмен, сказывали, из самого Оксфорду, а в ихних колледжах самые бесшабашные молодцы водятся. Пожелал, видите ли, добраться до Ланди, да чтоб непременно в шторм!

— Доберется ли? — спросил я с тревогой, имея свое мнение на этот счет.

— Дак не похоже, зэр, верно? Как бы должон, да сумеет ли? А ходелось бы, чтобы смог. Жуть какое трудное место, будьте уверены, это Ланди, когда штормит. А он и говорит: пусть Господь рассудит. Такого ходь предупреждай, ходь нет — знаете, как говорится, если уж надумал безрассудную голову сложить, его с этого пути не сбить!

То был последний раз, когда я видел Ле-Гейта живым. На следующее утро безжизненное тело «человека, которого разыскивали в связи с таинственным случаем в Кэмден Хилл» было вынесено волнами на берег близ острова Ланди. Бог вынес свое решение.

Хьюго не ошибся в расчетах. «Везет на самоубийства», — сказала Хильда Уайд; и, как ни странно, удача Ле-Гейтов сослужила службу и моему другу. Судьба каким-то чудом избавила его детей от прозвания «дочери

убийцы». На следствии Себастьян дал показания относительно ранения жены: «Самопроизвольное, рикошет, случайность… Я уверен, что так и было». Его эрудиция, его ссылка на специальные знания, а также властные, высокомерные манеры и орлиный взгляд покорили присяжных. Благоговея перед великим человеком, они вынесли вердикт «смерть от несчастного случая». Коронер счел этот оборот дела вполне удачным. Миссис Моллет постаралась как можно убедительнее рассказать о врожденной боязни крови у Ле-Гейта. Газеты милосердно ограничились предположением, что несчастный муж, помутившись рассудком при столь неожиданном несчастье, бросился искать утешения в краю своего детства, и там, в безумной уверенности, что жена, живая и невредимая, ждет его на острове Ланди, вышел в штормовое море и утонул. Слово «убийство» не было произнесено даже шепотом. Этому немало способствовало полное отсутствие мотива: образцовый муж, очаровательная молодая жена, и такая преданная мачеха! Правду знали только мы трое да еще дети.

В день, когда присяжные должны были вынести свое решение по делу о смерти миссис Ле-Гейт, Хильда Уайд ждала в зале суда, смертельно бледная, дрожащая. Когда старшина присяжных произнес «смерть от несчастного случая», она расплакалась от облегчения.

— Он все сделал правильно! — страстно воскликнула она. — Он победил, этот несчастный отец! Он вверил свою жизнь в руки Творца, прося только о милости для ни в чем не повинных детей. И милость была дарована и ему, и им. Он покинул мир достойно, так, как ему хотелось. Мое сердце надорвалось бы от сочувствия к бедным девчушкам, если бы приговор оказался иным. Он знал, как это ужасно — жить с именем дочери убийцы.

В тот день я еще не осознал, какое глубокое личное чувство стояло за этими ее словами.

Глава V

История о самодельной игле

— Себастьян — великий человек, — сказал я однажды Хильде Уайд, сидя за чашкой послеполуденного чая, который она сама заварила для меня в своей комнатке. Одним из приятных моментов в судьбе госпитального врача является возможность время от времени выпить чаю с сестрами из своего отделения. — Что бы вы о нем ни думали, вы должны признать, что он велик.

Я восхищался и нашим прославленным профессором, и Хильдой Уайд, и меня очень огорчало, что эти двое обожаемых мною людей явно не были в восторге Друг от друга.

— О да, — ответила Хильда, наливая мне вторую чашку. — Он человек великий. Я этого никогда не отрицала. Мне, пожалуй, не доводилось встречать более незаурядного человека, чем он.

— И он столько сделал на благо человечества! — добавил я в приливе энтузиазма.

— Много потрудился! Да, потрудился! (Вам два кусочка сахару?) Согласна, он внес больший вклад в медицинскую науку, чем кто-либо другой на моей памяти.

Я с любопытством взглянул на нее.

— Тогда почему же, дорогая леди, вы уверяете меня, что он жесток? — поинтересовался я, грея ноги на каминной решетке. — Здесь я вижу противоречие!

Она подала мне тарелочку с пончиками и сдержанно улыбнулась.

— Разве желание сделать добро человечеству само по себе обязательно предполагает личную доброту? — ответила она уклончиво.

— Вы говорите парадоксами! Разумеется, если человек всю жизнь трудится ради этого, он не может не испытывать сочувствия к роду человеческому.