Дело всей жизни. Неопубликованное (др. издание)

Василевский Александр Михайлович

Словом, пропагандисты всячески старались подчеркнуть жизненность известной пословицы «Смелость города берет».

Политработники настойчиво разъясняли бойцам значение успеха в предстоящем штурме Кенигсберга для завершения разгрома врага в Восточной Пруссии. «Взятие Кенигсберга и Берлина, – говорили они, – это и есть конец войны».

Особенна заметно активизировалась партийно-политическая работа по подготовке штурма в первых числах апреля, когда руководство проведением широких агитационно-пропагандистских мероприятий взял в свои руки член Военного совета 3-го Белорусского фронта опытнейший политработник генерал-лейтенант В. Е. Макаров, а непосредственное участие в них приняли все офицеры политуправления фронта во главе

с генерал-майором С. Б. Казбинцевым.

Накануне штурма Кенигсберга во всех частях в торжественной обстановке проводились партийные собрания, митинги. Коммунисты и комсомольцы клялись быть в первых рядах штурмующих войск. Настроение бойцов и командиров хорошо выразил на митинге в 264-м стрелковом полку солдат Верин.

– Мы скоро идем в бой, товарищи, – горячо заявил он. – Перед нами гнездо фашистских разбойников в Восточной Пруссии. Взять Кенигсберг нам приказала Родина. Я обещаю с честью выполнить приказ и призываю всех, не щадя своей жизни, бить гитлеровцев. Фашистские грабители и детоубийцы, засевшие в змеином гнезде – Кенигсберге, будут уничтожены!

Его под одобрительные возгласы товарищей поддержал сержант Макаров:

– Кенигсберг – сильная крепость. Но и эта крепость не спасет фашистов!

Накануне штурма в войсках были получены обращения военных советов армий. В них особо подчеркивалась сложность предстоявших боев, говорилось о необходимости не только самоотверженно выполнять боевой долг, но и умело управлять войсками.

Во всех подразделениях агитаторы зачитали обращение Военного совета 3-го Белорусского фронта «Вперед на штурм Кенигсберга!».

Воодушевление бойцов и командиров накануне штурма было настолько сильным, что в бой собирались идти даже раненые. Многие из них в эти дни присылали письма с настоятельными просьбами досрочно выписать их из госпиталей. Старые воины Сергей Иванович Акимов и Александр Алексеевич Новокрещенов, имевшие на своем боевом счету немало уничтоженных фашистов, прислали такое письмо: «В настоящее время мы работаем в госпитале № 2544. Признаны негодными к строю и зачислены в штат госпиталя. Горя неодолимой ненавистью к этим проклятым фашистам и желая ускорить час победы, мы просим направить нас в 91-ю гвардейскую Духовщинскую ордена Ленина, Краснознаменную дивизию, к полковнику Кожанову, под командованием которого мы хотим сражаться. Пусть мы нездоровы, не стопроцентные строевики, но руки и ноги у нас пока есть, оружие мы можем держать в руках, а также владеть им».

Словом, советские воины были полны решимости овладеть Кенигсбергом во что бы то ни стало. Но, как нам было известно, фашисты тоже будут любой ценой удерживать его. Гитлеровская пропаганда сделала все, чтобы запугать немецкий народ и его солдат, стращала угрозой всеобщего истребления немцев «озверевшими русскими». Повсюду в городе были развешаны лозунги: «Победа или всеобщая гибель!» Геббельсовские подручные со своей стороны успокаивали жителей Кенигсберга высокопарными хвастливыми заверениями: «Скорее Балтийское море высохнет, чем русские возьмут Кенигсберг».

К концу дня 5 апреля дождь наконец-то прекратился. Хотя небо по-прежнему было закрыто свинцово-серыми тучами, все заметно повеселели в ожидании дальнейшего улучшения погоды.

– Выходит, и метеорологи иногда угадывают, – невесело пошутил А. М. Василевский, отдавая распоряжение провести разведку боем до начала артиллерийской подготовки.

Обращаясь ко мне, маршал попросил отправиться к Белобородову, чтобы помочь ему в руководстве войсками, наносящими главный удар по Кенигсбергу с северо-запада. На рассвете я поспешил в район Фухсберга (ныне поселок Холмогоровка), что лежит в 10–12 километрах от центра Кенигсберга. Здесь был КП 43-й армии. В этом же районе по моему указанию был подготовлен для командующего войсками фронта наблюдательный пункт. Самой удобной для наблюдения за противником оказалась заросшая деревьями высотка,

на которой заметно выделялся двухэтажный каменный дом какого-то прусского юнкера. Обзор с этой высотки был великолепный. И это преимущество первым оценил начальник инженерных войск Земландской группы войск генерал В. В. Косырев. По его распоряжению саперы оборудовали на стволе одного из самых мощных и высоких деревьев площадку для наблюдения, которая для безопасности была окружена с трех сторон стальными плитами. Со стороны города они были особенно мощными. После окончания работ я поднялся на НП и был вполне удовлетворен: с этой хорошо замаскированной площадки превосходно просматривалась вся местность вокруг, вплоть до окраин Кенигсберга. Ближайшие форты были как на ладони. На площадке могли свободно разместиться 2–3 человека. Густые кроны деревьев надежно маскировали наш «воздушный» наблюдательный пункт. Неподалеку столь же надежно были укрыты еще две наблюдательные площадки на деревьях. Там разместились летчики и артиллеристы. Они готовились корректировать с них удары авиации и артиллерии. В подвальном этаже двухэтажного каменного дома разместилась оперативная группа штаба 43-й армии. Когда мы подъехали к этому дому, он показался безлюдным, но, внимательно присмотревшись, я обнаружил, что повсюду идет напряженная работа: вокруг спрятанных в укрытиях и хорошо замаскированных радиостанций сновали связисты и штабные офицеры.

У входа в здание меня встретил молодцеватый полковник.

– Начальник оперативного отдела полковник Турантаев, – представился он. Владимира Владимировича я знал еще со времен форсирования Западной Двины, где он проявил не только энергию и решительность, но и незаурядную храбрость. Бывая в армии генерала А. П. Белобородова, я всегда с удовольствием беседовал с главным оператором его штаба, от которого всегда веяло спокойствием и уверенностью.

Турантаев проводил меня к командарму, обосновавшемуся в одной из комнат второго этажа, окна которой были обращены в сторону Кенигсберга. Стены дома были очень мощными, а все оконные проемы забаррикадированы мешками с песком.

Белобородов сидел за стереотрубой, нацеленной на город, и так увлекся наблюдением, что не заметил моего прихода.

– А не опасно ли командарму иметь такой заметный для противника наблюдательный пункт? – громко спросил я.

Афанасий Павлавтьевич удивленно оглянулся, увидев меня, энергично поднялся со стула и, крепко пожав мою руку, сказал:

– Оперативная группа штаба армии размещена в подвальном этаже. Я имею возможность в случае обстрела здания тяжелой артиллерией в одно мгновение спуститься туда же… А от обстрела орудиями среднего калибра наш наблюдательный пункт вряд ли пострадает.

Решив, что мои опасения развеяны, командарм стал подробно докладывать о результатах боя передовых батальонов. Выяснилось, что противник с отчаянным упрямством пытается удержать первый рубеж обороны, сосредоточив на нем значительные силы. И все же на ряде участков передовым батальонам удалось вклиниться в оборону и улучшить исходное положение для штурма. Артиллеристы уточняли схему огня на предстоящую артиллерийскую подготовку.

А тем временем рассвет вступал в свои права. Я склонился к окулярам стереотрубы и стал внимательно всматриваться в панораму города. За плотной дымкой утреннего тумана очертания Кенигсберга едва-едва вырисовывались. Над городом низко висели сизые тучи.

– А самолеты поднять все-таки не удастся, – вздохнул я с огорчением.

– Ничего не поделаешь, – откликнулся Белобородов, – вся надежда на бога войны. Что говорят авиаторы, Владимир Владимирович? – спросил он, обращаясь к вошедшему полковнику Турантаеву. – Поднимут самолеты или нет?

– Команда поднять в воздух все, что можно, поступила, но вот погода. Обидно…

– Конечно, – согласился командарм. – Но я надеюсь, что штурмовики все же пойдут в бой: они ведь привыкли сражаться в любую погоду.