Дело Зили-султана
Шрифт:
Однако самое главное, что я узнал – это то, что шахский гарем играет немалую роль в управлении государством. Именно через него подчас назначаются губернаторы и многие высокие чиновники. Кстати сказать, в эндеруне, кроме самих жен, есть еще несколько сотен их рабынь и прислужниц, у каждой из которых есть родственники, которым тоже нужно оказать протекцию. Вообще же на содержание эндеруна уходит куча денег – почти треть всего бюджета Персии…
В самый разгар беседы занавеску у окна откинула рука Ганцзалина, и мой мужественный хранитель засунул физиономию прямо в тахтараван.
– Господин, –
– Что ему надо?
– Не знаю, он кричит, что разговаривать будет только с вами.
Я вздохнул: хорошо, пусть остановят тахтараван, заодно и ноги разомну.
Выйдя наружу, я сразу увидел полицейских феррашей, они стояли с хмурым видом саженях в двадцати. Меня они не замечали или делали вид, что не замечают. Караван-баши же стоял совсем рядом, всего футах в десяти от меня. Ганцзалин знаком разрешил ему приблизиться. Тот подошел, поклонился. Я молча кивнул в ответ, его уверенный вид мне совсем не понравился.
– Господин, – тюркский язык караванщика я понимал легко, – да продлятся ваши дни, да украсятся они богатством и благополучием, да встретите вы смерть свою на мирном одре, окруженный любящими вас детьми и женами…
Последнее пожелание показалось мне двусмысленным, но мне было не до того, чтобы входить в детали.
– Слуга сообщил, что у вас ко мне какое-то дело – сказал я.
– Так и есть, господин, да оберегает вашего слугу Аллах как наилучшего из всех вестников.
Дело оказалось довольно неожиданным, во всяком случае, для меня. Караван-баши сначала долго жаловался на судьбу и денежный ущерб, который он несет исключительно по доброте душевной. Затем собеседник мой дал понять, что стражи закона сильно стесняют всех черводаров, и они очень бы хотели, чтобы полиция оставила их в покое.
– А я-то что могу поделать? – отвечал я, хотя уже понял, к чему клонит караван-баши.
– Пусть господин выдаст им беглеца, и мы спокойно поедем дальше, да осеняет вас незаходящее солнце во все времена года, – с поклоном отвечал караванщик.
Я сделал удивленный вид и решительно заявил, что ничего не знаю ни о каком беглеце. После долгих экивоков караванщик дал понять, что им тогда придется выдать бандита самим. Господин мог не заметить преступника, но каждая минута, которую тот проводит рядом, может стать гибельной для его превосходительства.
– Высокоблагородия, – поправил я механически, хотя, конечно, откуда ему знать российскую табель о рангах и порядок обращения к военному чину 7 класса.
Я понимал, что караванщик вымогает у меня деньги. При других обстоятельствах я бы знал, что ему ответить. Однако, имея рядом полицейских феррашей, приходилось учитывать, что я нахожусь в слабом положении.
– Хорошо, – сказал я, понизив голос. – Сколько?
– Сто туманов, – с поклоном произнес караван-баши.
Мне нравится наивная откровенность персидских взяточников, но сто туманов?! Это же триста тридцать рублей на русские деньги!
Я молчал, караванщик кланялся. Ганцзалин, который пасся неподалеку, услышав объявленную сумму, немедленно
– Что ж – сказал я хладнокровно, – поговорим об этом на станции.
Караванщик, продолжая кланяться, попятился прочь. Полицейские глядели на меня с чрезвычайным подозрением, но я, как пишут в книгах, не дрогнул ни единым мускулом на лице, явив тем самым положенную герою выдержку. Зато подъехавший вплотную Ганцзалин просто кипел от ярости.
– Господин будет платить этой скотине? – только и спросил он.
– Нет, – холодно ответствовал я. – Но сейчас неподходящий момент для споров. Доедем до станции – видно будет.
– Делу время – потехе час, – загадочно заметил Ганцзалин.
Эта его привычка – сыпать поговорками в самый неподходящий момент – меня изрядно раздражала. Впрочем, привычка была вполне безобидная, другим приходилось терпеть от слуг и не такое.
И мы двинулись дальше. Увы, я не обольщался насчет грядущих перспектив. С приездом на станцию наше положение стало бы только хуже. С другой стороны, если взять в союзники караван-баши, не исключено, что нам удастся отвести глаза полицейским. Но можно ли быть уверенным, что погонщик, забрав деньги, не выдаст нас стражникам? Вопросы сыпались один за другим, а ответов не было.
Азад, почувствовав мое настроение, сидел тихо, только время от времени поглядывая на меня большими круглыми глазами. Я не посвящал его в суть переговоров с вождем каравана, да и зачем бы ему это? Довольно того, что мы с Ганцзалином сейчас дружно ломали голову, думая, как выйти из создавшегося положения.
– Мне надо в туалет, – вдруг сказал мальчишка.
Я подозвал Ганцзалина, он сообщил, что до станции еще часа полтора. Я объяснил Азаду, что придется подождать.
– Но я не могу ждать, – с отчаянием в голосе отвечал тот.
Я пожал плечами. Можно попросить у черводаров горшок и справить туда свои надобности. А я пока отвернусь.
– Нет, это невозможно, – настаивал он, почему-то заалев как маков цвет.
В таком случае могу предложить пойти и сдаться полиции, отрезал я. Тогда можно будет ходить в туалет хоть круглосуточно. Азад сжал губы и умолк. Но мне было не до его глупых обид. В конце концов, черт с ним, отдам деньги черводару, а там видно будет. А можно еще проще. Как доберемся до подходящего места, открою дверь тахтаравана, и пусть бежит на все четыре стороны. Между нами, у меня здесь куда более важные дела, чем укрывать сопляков, которые сами не знают, чего хотят.
Примерно час еще мы ехали в полном молчании. Потом Азад вдруг встрепенулся и сказал:
– Кого ищут стражники?
– Кого же, как не тебя, – отвечал я рассеянно.
– А кто я?
Услышав такой странный вопрос, я посмотрел на него внимательно.
– Они ищут молодого человека, – продолжал Азад с торжеством в голосе. – А если я стану девушкой, им нечего будет мне предъявить.
Я только усмехнулся в ответ: как же ты станешь девушкой?
– Отвернитесь, – потребовал мальчишка.