Делу конец – сроку начало
Шрифт:
Ресторан был открыт, и Григорий Моисеевич, словно лев, помещенный в узенькую клетку, неторопливо аршинными шагами мерил широкий холл. Он любил вечер за множество огней, за музыку, за веселые застольные разговоры и дожидался позднего часа с таким же нетерпением, как священник Пасхальной проповеди.
— Чего хотели, господа? — спросил Григорий Моисеевич, направляясь к Васильчикову.
Метрдотель двигался быстро и напоминал валун, сорвавшийся с кручи. Первое желание, какое испытал капитан, это теснее прижаться к стене, чтобы громадина не подмяла его своим весом.
— У меня
— Ах, вот как! — Прищурившись, метрдотель заглянул в документ. — Таким гостям мы всегда рады, — ответил он, поморщившись, будто слопал зараз полкило лимонов. — У нас ведь такое дело, помогать нужно друг другу. А то, понимаете ли, развелось тут нечисти всякой. Никакой метлой не выгребешь. Вот что я вам, господа, предлагаю: в холле мы с вами не будем разговаривать, давайте пойдем в мою каптерку.
И Григорий Моисеевич, располагающе улыбнувшись, звонко брякнул ключами и важно устремился по коридору. Он напоминал баржу, встречавшиеся на его пути невольно отступали в сторону, словно мелкие суденышки, прибитые к берегу большой волной.
Григорий Моисеевич явно поскромничал, назвав свою комнату каптеркой. Она была обставлена мебелью из красного дерева и совсем не походила на укромный уголок ротного старшины. Здесь же двуспальная кровать с резными спинками в виде парящих ангелочков. В ресторане она пользовалась некоторой известностью — не один десяток путан начинали свою карьеру именно на этом ложе работы итальянских мастеров. Всякий раз Григорий Моисеевич непременно выступал в роли терпеливого и мудрого наставника, причащая каждую из путан собственным семенем. Он был по-солдатски прост и называл ночные проповеди не иначе как «курсом молодой жрицы».
В мини-баре, прижавшись друг к другу фигурными боками, стояли дорогие марочные вина, три бутылки коньяка — судя по наклейкам, метрдотель предпочитал французский.
— Так о чем пойдет речь, господа? — гостеприимно показал на кресла Григорий Моисеевич и, показушно спохватившись, добавил: — Может, желаете винца, водочки?
— Застолье — это всегда надолго, — улыбнулся Васильчиков, проваливаясь в низкое мягкое кресло, — а нам с сержантом хотелось бы побыстрее, — кивнул он на Алексея. — Зададим пару вопросов да разбежимся, я к жене, а он к любовнице.
Толстые пальцы, аккуратно обвившие медную ручку на дверце бара, разогнулись и уже нетерпеливо выбивали рваную дробь на самом краешке стола. Васильчиков едва подавил улыбку — метрдотель и не желал задерживать гостей.
— Я весь внимание. Мой долг — помочь родной милиции, — очень серьезно посмотрел он на Васильчикова.
— Вы знаете эту девушку? — положил капитан на стол фотографию.
Ничто так не выдает характер человека, как его глаза и руки. Но если с глазами у Григория Моисеевича были лады и даже, наоборот, они приобрели равнодушное и сонливое выражение, какое встречается у цыгана, решившего увести племенного жеребца, то руки подкачали — пальцы дрогнули, едва его взор коснулся фотографии. Григорий Моисеевич малость переигрывал — даже у самого незаинтересованного свидетеля не бывает во взгляде такой отстраненности.
— Что-то
Олег Васильчиков улыбнулся — этот громила неплохо владел актерскими приемами.
— Думаю, вы ее знаете, посмотрите внимательнее на фотографию.
— С чего вы взяли, что я ее знаю? — после паузы должно следовать недоумение, и Григорий Моисеевич изобразил его вскинутыми бровями. — Ах, да! Интерьер… да, это у нас. Столы, стулья, все как есть, — на мясистом лице гамма чувств, среди которых преобладает досада. — Но я ее не встречал!
— Девушка красивая, такие запоминаются. — Васильчиков выглядел почти обиженным.
Григорий Моисеевич перевел взгляд на кровать, это произошло невольно, но от капитана не укрылась искра в глазах метрдотеля.
— Знаете, молодой человек, сколько здесь бывает красивых женщин, — мечтательно протянул Григорий Моисеевич и уже суше, найдя деловую тональность, продолжил: — Разве всех их упомнишь. Скажу вам по секрету, красивые девушки не запоминаются. Как правило. Все они на одно лицо. Чтобы запомнить женщину, в ней должна присутствовать индивидуальность.
В чем-то старый развратник был прав.
Капитан Васильчиков посмотрел на часы.
— Кажется, наш визит начинает затягиваться.
На широком лице метрдотеля впервые за время разговора промелькнуло нечто похожее на улыбку.
— Жаль, что не сумел вам помочь, — он даже развел руки в стороны и пребольно хлопнул себя по бокам. — А так хотелось бы хоть чем-то облегчить нелегкий труд нашей родной милиции. — Он поднялся и теперь возвышался над сидящими горой, с которой могли скатываться опасные глыбы. — Если я вам понадоблюсь, может, по какому-то другому делу, вы непременно заходите, приятно было с вами познакомиться, молодые люди, — протянул он ладонь величиной с лопату.
— А ты садись, Гриша, чего ты дергаешься. И рано ты нас выпроваживаешь, мы люди служивые, подневольные, когда нужно будет, тогда и собираться начнем. — Тон капитана еще оставался дружелюбным. — Давай поговорим спокойно и эффективно. Тебе нужно куда-нибудь идти, Алексей? — посмотрел он на спутника.
Сержант лениво повел плечом и сдержанно ответил:
— Все свои свидания я перенес на завтра.
Глыба все-таки сорвалась, и слова, словно камни, посыпались на капитана.
— Что вы себе позволяете?! Кто ваш начальник?! — Григорий Моисеевич убрал руку за спину.
— Сядь! — стиснул зубы капитан Васильчиков. В случае необходимости он умел быть жестким. — Я ведь тебе еще не все сказал, Гриша. Ты думаешь, мы не догадываемся про твои шашни с проститутками? Хочешь, я тебе напомню, сколько лично ты кладешь в карман от каждой случки с клиентами? — Григорий Моисеевич обреченно рухнул. Кожаное кресло приняло его в объятия, стойко выдержав нешуточный удар. — Впрочем, ладно, меня это мало интересует. Я хочу тебя спросить, ты знаком с оперативной съемкой? — Чуть задержав взгляд на почти черных глазах метрдотеля, добавил с удовлетворением: — Вижу, что знаешь. Тогда не будем задавать лишних вопросов, — и он высыпал на стол еще несколько фотографий.