Деметра
Шрифт:
Неужели инсекты в своем прошлом осуществили столь грандиозный инженерный проект? — с некоторой долей растерянности подумал он, не в силах оторвать взгляд от тусклой сферы, внутри которой застыл красный шарик умирающей звезды. Или это всего лишь модель, дерзкий замысел давно почившего инженерного гения?
…За его спиной раздался тихий шорох.
Антон резко обернулся, мгновенно очнувшись от грез.
Звук, похожий на шелест скомканного листа бумаги, исходил со стороны одного из подиумов.
Антон сделал несколько шагов в том направлении, чувствуя, как осклизлые плиты набережной неприятным теплом щекочут босые
Действительно, куча тряпья на ближайшем возвышении слабо шевелилась. Превозмогая отвращение, он подошел ближе и заглянул внутрь импровизированного ложа.
В коконе из смятой ткани сидел, слегка покачиваясь на высохших от старости ногах, дряхлый инсект. Его большие фасетчатые глаза смотрели на Антона и в то же время — в никуда.
«Зачем ты здесь, существо?»
Антон не испугался, когда услышал в своей голове знакомые скрежещущие звуки, словно бы вырванные из травматической памяти его детства.
Он спокойно взглянул на это дряхлое создание, собираясь с мыслями для ответа.
«МНЕ НУЖЕН ЗЕРГ, — как можно внятнее подумал он. — Я ПРИШЕЛ К НЕМУ».
Инсект некоторое время молчал, покачиваясь на хилых ногах, словно под дуновениями неощутимого ветра.
«Зерг ушел…» — спустя вечность пришел, наконец, его ответ.
«ОН УМЕР?»
Антону показалось, что побуревшие от времени жвала насекомоподобного существа исказила саркастическая усмешка.
«Ты глуп. Мы не умираем. Мысль вечна, как и Вселенная… Зачем ты пришел сюда?»
От повторения этого вопроса мороз продрал по коже Антона.
Он пришел сюда, чтобы судить, и, казалось, дряхлый инсект понял это. Антону почудилось, что хитиновые покровы инсекта трясутся от сдерживаемого неслышного хохота.
Как слепой котенок может судить о бесконечности Вселенной?
Их диалог не был разговором в буквальном смысле этого слова, обмен мыслями походил на неторопливый танец теней.
Он ошибался, применяя к ним человеческие мерки.
Психология инсектов лежала в иной плоскости бытия. Те, кто населял эту пещеру, были выходцами из той самой Сферы Дайсона, модель которой тускло светилась за спиной Антона. Все события, что туманными клочьями откровений проносились в воспаленном мозгу человека, завершились так давно, что ему трудно было осознать лежащую между ними и сегодняшним днем бездну.
Инсект не пытался что-либо скрыть. Скорее, Антон просто не понимал половины того, что несли в себе мысленные образы. Он пришел сюда не за тем, чтобы слушать исторические исповеди, но слушал, краешком сознания понимая, что он — первый и последний, кто слышит это…
Он помнил тех двух инсектоидных существ, что стояли у столба суспензорного поля и спокойно совещались между собой, решая его судьбу. Между ними и теми, кто населял материк, лежала пропасть, возможно, еще более глубокая, чем между ним самим и этим старцем.
«Мы — те, кто думает, — пояснил дряхлый инсект. — Они те, кто отказался от вечности. Скитаться наверху, теряясь в замкнутом круге двадцатилетних циклов, — это их выбор. Мы две оборотные стороны одного целого, которые никогда не видят друг друга…
Это ваша война, человек, и мы, родившиеся мудрыми, не имеем к ней отношения. Ты не сможешь судить нас, а мы не хотим знать тебя. Твоя дорога ведет к смерти, а наша уходит в вечность».
Инсект внезапно замолк. Его взгляд опять стал тусклым и бездумным.
Инсект вздрогнул, вновь подняв дрожащую голову.
«Мы не путешествуем в космосе? И у нас нет космических кораблей. Все, что ты видел, — это только сила мысли, фантомы нашего сознания, которые ходят там, куда их пошлет наша воля…»
«Фантомы?! — Антон едва не рассмеялся, зло и сухо. — Фантом не может быть одет в скафандр… Фантомы не могли перенести находящегося в обморочном состоянии мальчика от столба суспензорного поля в загерметизированный аварийный шлюз, который вел на уцелевшие палубы „Терры“…»
Инсект беспокойно заворочался на своем ложе. Казалось, противоречивые эмоции Антона держат его, как на привязи.
«Мысль может все… — холодно изрек он, окинув напряженную фигуру юноши тусклым взглядом. — Когда твоя цивилизация состарится, как наша, вы тоже научитесь думать, превращать в энергию желания разума. Скажи, в чем ты пытаешься нас обвинить? — впервые за время этой ирреальной беседы в мнемоническом голосе инсекта прорвались гневные нотки. — Я вижу твои мысли так же ясно, как ты — мое старое тело, — отрезал он. — И я больше ничего не скажу тебе, кроме того, что мы не повинны в катастрофе твоего корабля. Энтрифаги, которых ты называешь в своем воображении „черными опахалами“, жили в этой Вселенной за миллиарды лет до того, как твои предки построили первый космический корабль. Космос изначально принадлежит им и еще десятку разновидностей подобных древних организмов, а все остальные — лишь гости на просторах бесконечности. Мои предки сумели постичь это, и Вселенная открылась для нас. Мы смогли построить то, что ты называешь Сферой Дайсона, но, в конце концов, пришли другие древние и стерли этот мир… Вселенная намного шире твоего узколобого восприятия, детеныш… Никто не повинен в гибели твоего корабля, а в остальном — разбирайся сам… Если ты в состоянии что-то понять и изменить, то Вселенная когда-нибудь откроется и твоей расе…»
Инсект повернулся и, выпутавшись из груды тряпья, сгорбившись, пошел в сторону озера.
Антон не знал, почему у него сложилась твердая уверенность в том, что он — последний представитель того народа, который когда-то владел звездами. Он просто знал это. Те, кто жил наверху, были другими, — как молодой побег, чудом пробившийся из гниющей сердцевины старого, поваленного бурей дерева… Теперь они стали во много крат ближе и понятнее ему.
Он сел на скользкие плиты набережной и долго чиркал отсыревшей зажигалкой, пока робкое голубое пламя не задрожало, на миг осветив его бледное лицо. Прикурив, Антон посмотрел вокруг.
И опять мир медленно вращался в его сознании, смещая свои приоритеты и моральные ценности.
Его учили ненавидеть. Если бы он родился на Деметре, то, возможно, все сложилось бы иначе. Струя напалма стерла бы это место, и история вновь и вновь повторяла бы сама себя, уходя по бесконечной спирали событий в ту бездну, где нет ни правых, ни виноватых сторон.
Он смотрел вокруг и видел не жуткое логово своих извечных врагов, а монумент угасшему народу. Те, кто обитал тут на протяжении сотен лет, все же были жестоки. Они, отдавшись созерцанию вечности, погрязли в равнодушии к своим же отпрыскам, что скитались по поверхности планеты…