Демократия и тоталитаризм

Александрова-Зорина Елизавета

Но может, литература будет тем любезнее народу, что чувство добрые в нём лирой пробудит? Может, наследники Толстого и Достоевского предложат рецепты спасения? Ничего подобного! Страницы бестселлеров оккупировали безжалостные парни со скошенными лбами и хищные охотницы на олигархов в дебрях финансовых джунглей.

Не остаётся в стороне и «самое массовое из искусств». Место героев прочно заняли неотягощённые рефлексией проходимцы, место героинь — феминизированные трудоголички, а место морали — животное начало. К половине населения, отодвинутой от «праздника жизни», наша телевизионная «интеллигенция» относится как к низшей расе, попросту его не замечая как досадное недоразумение. Трагедия миллионов не вызывает ни малейшего сострадания. На ток-шоу за круглыми столами улыбаются «успешные». Милые, обаятельные. Только за плечами у каждого тысячи обобранных. Нет-нет, это не основатели финансовых пирамид, их капиталы нажиты в рамках закона. И они лишь брезгливо морщатся, вспоминая социалистическую «уравниловку». Но такова уж магия экрана, что миллионы нищих по ту его сторону, точно завороженные, также кривятся на советское прошлое. Массовый психоз? Загадки виктимологии? Впрочем, когда развалившего сверхдержаву хоронят с почестями, а произведения выслуживавшегося в «холодную войну» по ту сторону железного занавеса включают в школьную программу, сознание переворачивается, и чёрное становится белым. Когда не выработан общий язык, на котором происходящему вокруг даны однозначные определения, когда государственное мышление отсутствует, а совесть превращается в рудимент, любая попытка сформулировать национальную идею обречена. Вместо стратегии остается тактика, вместо жизни — выживание. Немудрено, что общество оскотинивается, сползая в грязь. Под влиянием проповеди вульгарного эпикурейства наш «средний класс» с успехом изгнал из себя моральные нормы, присущие дворянству и прививаемые в СССР — благородство сегодня атавизм, теперь родной матери ссужают под проценты.

ТЕОКРАТИЯ, КОММУНИЗМ ИЛИ СЫРЬЕВОЙ ПРИДАТОК

Основатель иранского государства шах Исмаил в качестве правящей религии выбрал

шиизм. Одним из аргументов в пользу этого было соседство могущественной суннитской Турции, рядом с которой страна с той же государственной религией была обречена. Подчёркивать свою инаковость, вычленять особые точки своего развития — эти непременные условия национального выживания действуют во все времена. Недаром при существующем геополитическом раскладе Запад особенно ревниво относится к странам, открыто не приемлющим демократическую систему ценностей. Беларусь, Иран, Северная Корея возмущают не столько наличием современных, в том числе ядерных, вооружений, но в первую очередь воспринимаются как угроза идеологическая. Подконтрольный США Пакистан или не имеющая никакой программы, кроме бандитской, Сомали, напротив, нисколько не тревожат радетелей однополярного мира. «Если афганский моджахед берёт в руки английскую винтовку, он незаметно для себя принимает и английский имперский порядок», — несколько утрируя, говорил Тойнби. Но именно заботой о себе объясняется почти насильственная глобализация, бешеная пропаганда американского образа жизни. Навязать свои правила игры, в которой остальные «партнёры» обречены на поражение. Главное, заставить противника принять эти правила, играть именно по ним, дальнейшее — дело техники. Так было с СССР, из которого, как только он окунулся в мир «свободной» конкуренции, мгновенно выкачали все ресурсы, весь накопленный десятилетиями потенциал, так было с кончившей глубочайшим кризисом Аргентиной, проводившей по рецепту МВФ пресловутую политику «currency board», привязывающую национальную валюту к доллару, и десятком других ограбленных, пущенных с молотка стран. США беспокоит отнюдь не ядерный потенциал и нарушение прав человека, а способность самостоятельного мышления и желание идти своим путём. Это вызывает и озлобление, и град насмешек. На эти страны обрушивается вся мощь западной пропаганды. Исключение составляет Китай — слишком мощный, чтобы с ним связываться. Остальных же всеми доступными способами — от удушающих кредитов до «цветных» революций — заставляют принять сложившуюся за века западную идеологию. И вслед за этим послушно выстроиться в очередь вечно развивающихся стран, следующих в американском фарватере. Именно поэтому непокорные, крохотные бунтари, вроде Венесуэлы или Кубы, в экономическом и военном плане не представляющие миру ни малейшей угрозы, становятся странами-изгоями. Вышедших из-под американского контроля, их выставляют бельмом на глазу, а на азиатско-африканские «вне идеологические» деспотии вроде Руанды, где уничтожаются миллионы, или военно-проституированного Таиланда, закрывают глаза. Помимо экономического и военно-политического противостояния Запад тревожится теми, кто способен противостоять идеологически, ибо с этого и начинается освобождение от его «дружеской» опеки. Двадцатитысячная группировка афганского Талибана вызвала гнев США и была разгромлена именно за попытку построить государство на принципах ортодоксальной исламской теократии. А многотысячные военизированные отряды африканских царьков, не возвышающихся над каннибальским деспотизмом, не представляют угрозы существующему Pax America.

Наглядный пример в этом плане даёт и история России. Царское самодержавие, нашедшее духовный оплот в православии, противопоставившем себя католицизму, было сильнейшим государством Европы. Его ненавидели и боялись, но не считаться с ним было нельзя. Приняв на вооружение коммунистическую доктрину, СССР стал мировой сверхдержавой, против которого был объявлен крестовый поход. Суть горбачёвской перестройки сводилась к ликвидации коммунистической партии как руководящего органа, к одностороннему открытию границ? [4] принятию западного образа жизни и мышления на уровне потребительской корзины. Результат налицо, впрочем, он был вполне предсказуем. И теперь мы продолжаем по-прежнему стучаться в закрытую дверь Запада! Хотя для европейцев мы были, есть и будем инородным телом, варварами, чужаками. Мы и на самом деле чужаки. Но добровольно вышибая едва намечающиеся опоры самоотождествления, мы, превратившись в сырьевой придаток, никогда не встанем с колен. Пытаться обыграть Запад в его игру всё равно, что пытаться обогнать рыбу в воде, ибо существующие «либеральные» ценности, с их демагогией, лицемерием и скрытой ксенофобией, это природная стихия фарисейской пост-христианской цивилизации. Мы этнически входим в неё, у нас нет генетико-расовых отличий, и, уничтожая социоформные очаги разделения, которые могли бы служить начатками самоидентификации, мы сливаемся с ней. Для многих наших либералов-западников это и есть желанная цель. Но надо отдавать себе отчёт в том, что внутренних психологических барьеров нам не преодолеть никогда, мы навсегда останемся в этом не нами выстроенном доме чужими, людьми второго сорта. В сущности, мы уже почти поколение исполняем эту роль. Каков же выход? Дальнейшие выкладки носят чисто теоретический характер, ибо действующий неофеодальный режим не изменит своего курса, ведущего в никуда. У России не такой уж богатый выбор. Если мы хотим переломить ситуацию и выйти из-под контроля, перестав быть страной с внешним управлением, нам остаётся либо возродить теократию, либо коммунизм. В той или иной форме. Второе, на мой взгляд, предпочтительнее. Это можно сделать, например, под видом развитого социализма, вспомнив, старый лозунг: «От каждого — по способностям, каждому — по труду!», вовсе не противоречащий рыночным отношениям, а лишь ограничивающий экономический беспредел и власть прибыли. В этом случае можно ориентироваться на уверенно шагающий к мировому лидерству пограничный с нами Китай, рынки которого нуждаются в российских технологиях, сибирском лесе, нефти и газе. Сырьё гораздо легче транспортировать в Азию, чем в Европу, к тому же можно использовать сверхдешёвую китайскую рабсилу. Есть, конечно, опасность попасть из огня да в полымя, избегая клыков западного волка — в пасть китайского дракона. Но здесь есть различие. Во-первых, поглощению России Китаем мешает естественное различие — расовое. Во-вторых, декларируя принцип интернационализма, китайской компартии труднее захватывать чужие богатства, чем исповедующим мораль откровенной наживы акулам капитализма. В-третьих, хотя в истории и нет благодарности, но всё-таки мы помогли Китаю встать на правильные рельсы, с нашей же помощью он получил атомную бомбу и избавился от позора «опиумных» войн, колонизации западных компаний, насильственного культуртрегерства, империалистической экспансии. К тому же, несмотря на все старания либеральной пропаганды, выжигающей калёным железом историю, в России ещё жива память о недавнем великом прошлом. И, наконец, Поднебесная традиционно обращена внутрь, на себя, её интравертированное мышление относит к варварам всех за Великой китайской стеной, поэтому есть надежда, что в отличие от агрессивного, прозелитически настроенного Запада, Китай оставит нам шанс национального возрождения. Конечно, это расчёт слабых, но ведь это англичане по-прежнему зовут себя великобританцами — мы уже давно не великороссы. Может, пора избавиться от привитого Петром комплекса европоцентризма? Может, не стоит отвергать азиатское направление из ложной гордости? На «западном» пути мы уже набили шишек, почему бы не попробовать «восточный»?

4

Эмиграционные квоты и жесточайший визовый режим, до сих пор сохраняющийся в США, разве это не аналог закрытых границ?

САМОДЕРЖАВИЕ, ПРАВОСЛАВИЕ, НАСЕЛЁННОСТЬ

Самодержавие — наш крест, наша судьба. Загадочная русская душа требует самодержавия, как водки. И сегодня мы переживаем эпоху deja vu — царизм, нашедший в сталинские времена продолжение в симбиозе с классовой борьбой и советским строем, ныне всплыл под личиной демократического феодализма. Та же иконная персонификация власти, та же жёсткая иерархия с попыткой воссоздать культ личности. Круглосуточная телепропаганда убеждает в необходимости выстроенной вертикали, административный ресурс обеспечивает не только высокую явку избирателей, но и их «правильное» решение. Подобное уже было в сверхдержаве — стоило ли её ломать, чтобы повторить всё в карикатурных, убогих масштабах? Имперский дух давно вышел, а национального, как оказалось, нет. На нефтяной трубе разрастается конформистская плесень, а инакомыслящих вместо Сибири сослали в Интернет. Впрочем, это победа не демократии, а технического прогресса. Наш особый путь сузился до тропинки, но мы, не сворачивая, упорно следуем ему!

Вторым китом российской управленческой конструкции выступает Православие, воскресшее сегодня, как Христос. Церковь, с её вечным «Любая власть — от Бога!», претендует остаться единственной духовной опорой государству, неистово истребляя другие. Средневековый реликт, ассоциирующийся с «тёмными» столетиями, приватизирует сегодня не только религиозное сознание, но и всякое духовное начало. На архиерейском Соборе центральным вопросом было введение Закона Божьего, не ограничиваясь воскресными школами, в учебных заведениях — практика, давно отменённая в цивилизованном мире. В светской стране, где церковь отделена от государства, православные батюшки вновь собираются прибирать к рукам души детей — методы, против которых выступали ещё Вольтер и Шопенгауэр! Чтобы окончательно вытравить здоровое начало, прививая шизофрению, на уроках физики будут рассказывать о Большом Взрыве, а уроке богословия — о семи днях Сотворения! А едва заикнувшийся о недопустимости лобызания с антинародной властью епископ Чукотский был на том же Соборе лишён сана. И с этой внутренней грызнёй, с исключением из рядов всякого, кто осмелиться выступить против линии патриарха, служители культа надеются оставаться авторитетом в глазах нации? Виноваты ли в агрессивной политике нынешние иерархи или их толкает присущий нашей религии воинственный прозелитизм? «Земная церковь — воинствующая! — всё громче заявляют клерикалы. — Вне церкви нет спасения!» Но как бы не пришлось, как в гражданскую войну, списывать массовые разрушения храмов и сбрасывание колоколов на жидомасонский заговор. Церковные пастыри за полтора десятилетия добились того, чего не смогла сделать советская

антиклерикальная пропаганда за семьдесят лет. В восьмидесятых годах гонимое Православие пользовалось скрытой симпатией среди атеистического населения СССР, оно воспринималось как антитеза действующему режиму, как единственное духовное пристанище, и многие интеллигенты обращались в веру, становясь горячими её ревнителями. Бескорыстные романтики, искренние энтузиасты, они напоминали первых коммунистов, мучеников за идею, закрывавших амбразуру, голыми ногами месивших бетон, говоривших перед боем: «Считайте коммунистом!» А массовое пополнение монашества вдруг «прозревшими» батьками, девятый вал которых смёл идеалистов, готовый опрокинуть духовную лодку Православия, сродни карьеристской партноменклатуре, рассматривавшей членский билет как путёвку в сытую жизнь. Сегодня деятели РПЦ на саммите в Чехии, стране, размещающей ПРО, призывают осудить коммунизм наряду с фашизмом, предав память отцов и дедов. Церковники сводят счёты? Но они забыли, как Алексий I, Патриарх Московский и всея Руси, произнёс на смерть Сталина проникновенную речь, в которой обещал денно и нощно молиться за дорогого, всеведующего вождя, сделавшего так много для русской Церкви. Где гарантия, что в надежде на общественную амнезию церковники не отрекутся от нынешнего режима ради нового хозяина? Так остаются безгрешными. Но только в собственных глазах. Фарисейское лицемерие во все века вызывает раздражение, которое трудно списать на происки зла и «невидимую» брань, которую ведёт церковь. Вывеска может быть любой — важна начинка. На словах, держа курс на примирение, осуществляя стратегию общественной консолидации, церковные лидеры, проявляя странную нетерпимость, на деле решают узкокелейные тактические задачи, руководствуясь принципом: «После нас — хоть потоп!» А в самом деле — чем их мораль отличается от обывательской с её главной заповедью: «Обмани ближнего своего!»? Вместо приютов в бездомной стране возводят роскошные храмы, вместо смирения и покаяния, к которому призывают с амвонов, демонстрируют ненависть и осуждение, найдя врага не в коррупции, бедности, беспризорности и тотальной бездуховности общества ширпотреба, а в призраке коммунизма! Всё тонет в гомоне современной рекламы, и Церковь возвышает голос! Её призывы к дегероизации декабристов и народовольцев говорят о запоздалой реставрации монархического способа мышления — превратившись из сверхдержавы в страну третьего мира, Россия не случайно переживает рецидив Средневековья. В постхристианском мире религия возрождается в уродливых формах обрядового мракобесия, и теперь, предлагая искоренить советскую символику, переименовать улицы, названные в честь героев-коммунистов, церковники, верно, метят увековечить собственные имена. К примеру, московский метрополитен Ленина можно заменить на подземку Алексия II, а площадь Революции — на станцию великомученика Николая, прозванного при жизни «Кровавым».

«Народность» в известной русской триаде сегодня сменили на «населённость». Вернее, на борьбу с демографическим коллапсом. Стоило на рождение ребёнка выделить из бюджета крохи, и кривая вымирания замедлила свой бег. Это как же надо сдерживать репродуктивный потенциал этноса, если даже крохотная подачка пробудила жизнь! Но почему бы не развить успех, увеличив молодым матерям безвозмездную ссуду? Есть же пресловутый стабилизационный фонд, поддерживаем же мы американскую экономику, вкладывая миллиарды в убыточные ипотечные компании. Но власти, похоже, решают другую задачу: по рецепту вечной реанимации, они поддерживают едва тлеющий огонёк — нация и не умирает, и не живёт. Если атомная держава быстро обезлюдеет — это будет проблема для Запада, встанет на ноги — лишняя головная боль. В сырьевом придатке, таком как наша страна, выгоднее поддерживать баланс, учитывая территориальные ресурсы, кормящие туземную популяцию. Сбываются пророчества Тэтчер — экономическая рентабельность диктует России ограничивать своё население.

Демократии, скрытно присутствовавшей и в обществе развитого социализма, не нашлось места в современной российской «треноге». Так что «единороссы», провозгласившие главной целью общественную стабильность и осуществление социально ориентированных программ, активно борются за демократию без России.

Когда колченогий стул российской «демократии», это ноу-хау путинской администрации, рухнет вместе с ценами на нефть, то сидящие на нём соскочат, предоставив остальным разгребать обломки. Этот сценарий бросается в глаза. Россиянам остаётся надеяться на чудо, на то, что глубинные социальные процессы внесут коррективы, что подлинная история протекает вдали от поля зрения, как жизнь насекомых, которые обитают под землёй, а на поверхность являются для размножения и смерти.

РОССИЯ И ВЛАСТЬ

Когда Юстиниан, за полувековое правление восстановивший Римскую Империю, умер, собравшиеся на константинопольском ипподроме византийцы умоляли нового императора: «Не заставляй нас больше так трудиться!»

Сверхдержавой быть трудно. Гонку за лидерство редко выдерживают несколько поколений, внуки и правнуки, на которых обычно заканчивается пассионарный толчок, уже не хотят и не могут отвечать на бесконечные вызовы, конкуренция перестаёт быть для них привлекательной. В инерционной фазе развития каждый живёт для себя, руководствуясь принципами вульгарного эпикурейства.

Открыв границы, став частью мира, Россия растворилась в нём, как сахар в воде. Наши современники оказались подходящим материалом для общества потребления, их вполне устраивает сводить выбор жизненных ценностей к выбору в супермаркете и находить бытийный смысл в голливудском кино. Русская классика осуждала мещанство, филистер был главным объектом её насмешек. Но сегодня обнажилась истинная душа народа — нет больше гагариных, нет выигранных Олимпиад, сдав передовые позиции, Россия превратилась в страну третьего мира, — это мало кого заботит, эпоха застоя сменилась эрой обскурации. Наследникам великороссов явно недостаёт имперского мышления, они терпеливы, покорны, ко всему приспосабливаются, они смирились с двойными стандартами Запада, их национальная гордость, которую ущемляют на каждом шагу, не страдает от признания их de facto людьми второго сорта. Парадоксальность ситуации заключается, однако, в том, что раньше беды списывали на грандиозные проекты — космические, военные, научные, требовавшие урезать социальный пакет, а теперь, после отказа от амбициозных государственных задач, доходы стали оседать в кармане немногочисленной элиты — и уровень жизни упал. Изменилось и само понятие государства. Советская эпоха была уникальна в первую очередь с точки зрения государственной власти. Декларируя интернационализм, коммунисты, намеренно или вынужденно, проводили внешнюю политику в интересах советского народа, с которым себя отождествляли. Такое было разве в языческий период Киевской Руси, когда Святослав, говоривший: «Я пойду впереди вас!», слышал в ответ: «Где твоя голова ляжет, там и свои сложим!»; и во времена Московского княжества, когда татаро-монгольская опасность, общий враг, сплачивали власть и народ. Великая Отечественная также демонстрировала объединение — времена были тяжёлые, но тяжесть ложилась на всех: сын Сталина пропал в немецком концлагере, сын Хрущёва — погиб на фронте. И «холодная» война ещё замыкала власть в национальных границах, сближая «верхи» и «низы». Невозможно представить, чтобы у секретаря Политбюро, как у вновь избранного президента, были родственники по ту сторону «железного занавеса». Зато в царскую эпоху это было в порядке вещей. Награды и титулы, которые должны быть признаны «своим» кругом, оказывались для монархов важнее признания собственного народа, династические браки заключались независимо от языка и конфессиональной принадлежности. Уже в восемнадцатом столетии известный дипломат Куракин, свояк Петра I, сокрушался, что высший класс поразила коррупция, и «никакая перспектива на улучшение не просматривается». Во времена бироновщины в Измайловском полку не было не только русских офицеров, но и русских солдат. Сословные барьеры тогда возвысились над этническими, место «градов» заняли «бурги», дворянство стало изъясняться по-французски, переходя в масонство, чтобы не стоять в одной церкви со своими крепостными. Пока барин лечился на водах в Бадене или играл в Монте-Карло, поместьем распоряжались приказчики. Миллионеры-заводчики Демидовы покупали средиземноморские острова, итальянские графские титулы и виллы во Флоренции, точно также выкачивая средства из Сибири, как прожигающие жизнь в Куршавеле «нефтяные», «алюминиевые» и «никелевые» короли. Тургеневы, гоголи, ивановы предпочитали тёплый климат, и сейчас наиболее известные русскоязычные авторы проживают за рубежом, в театрах идут пьесы эмигрантов с российским паспортом, а национальные студии снимают кино, ориентируясь на американские вкусы, причём самый незначительный успех на заокеанской киноярмарке подаётся как национальный триумф.

Конечно, явление дезинтеграции власти и народа не специфически русское, династии немецкого, французского, голландского происхождения, представители «голубокровного» интернационала, занимали попеременно все троны в Европе, но Россия превзошла всех. Александр I, рассматривавший страну как свою вотчину, заявлял, что победу в 1812 году принесли иностранцы. Либерал для Запада, он был деспотом своего народа, аракчеевщина уводила Россию всё дальше от Европы. А его преемник, говоривший: «Русские офицеры служат государству, немецкие — нам!», беспощадно расправился с декабристами, которые на Сенатской площади оказались не в силах поднять руку на священную особу и едва заявили об ограничении самодержавия. Но абсолютная власть не только развращает абсолютно — она рождает ожесточение. Александра II уже не спас ни жандармский корпус, ни показательные казни. (В XIX веке ещё находились способные жертвовать собой, презирающие своё происхождение: Софья Перовская, повешенная как цареубийца, была дочерью петербургского губернатора. Можно ли представить в роли «бомбистки» дочь первого мэра Санкт-Петербурга?) А ведь народовольцы требовали лишь созвать парламент и принять конституцию, то, что для Европы было уже вчерашним днём. Но власть упорно отказывалась от диалога. И как следствие — убийство не только Николая II, но и его детей. А после семидесяти лет власть вернулась к привычной для себя форме правления, когда элите важнее другая элита, чем собственный народ. И полиция борется уже не с диссидентами, а с остатками национализма и недовольными глобализацией, как, эвфемизмом, нарекли американскую гегемонию. С приходом транснациональных компаний произошло возрождение «голубокровного» интернационала на новой, финансовой основе, ибо у денег нет родины, кроме банка. Власть отождествляется с господством, властью ради властвования, которое всегда было главной задачей государственной машины. Приведу известную, но забытую цитату, которая стала — увы! — снова актуальной: «Бюрократия есть мнимое государство наряду с реальным. Дух бюрократии есть тайна, обеспеченная её иерархической организацией, её замкнутым, корпоративным характером. Открытый дух государства, а также государственное мышление, абсолютно ей чуждое, представляется предательством по отношению к её тайне. Боготворение авторитета есть её образ мыслей…» (К. Маркс).