Демократия (сборник)
Шрифт:
Зрелище было весьма живописно, и в погожий апрельский вечер мало сыщется мест, где предоставлялась возможность столь приятно провести время. Возле миссии соорудили огромный навес, а под ним площадку для танцев, не уступавшую размерами оперной зале; по одну длинную сторону этой площадки возвышался помост с мягким диваном в центре, и по другую — точно напротив такой же помост с диваном в центре. Над каждым помостом натянули красный бархатный балдахин, один — увенчанный изображением льва и единорога, другой — королевским орлом. Над единорогом развевался королевский штандарт, над орлом, правда не столь эффектно, — звездно-полосатый флаг. Герцогиня, которая была уже далеко не девочкой, сочла газовое освещение чересчур утомительным и добилась от лорда Ская, чтобы ее прелести озаряли сто тысяч восковых свечей, расположенных таким образом, чтобы они выгодно оттеняли ее трон, а противоположная сторона представала в чересчур ярком и невыгодном свете.
Вот что на самом деле происходило на бале. Герцогиня, которой пришлось волей-неволей всю последнюю неделю общаться с президентом и особенно с его супругой, стала питать к той неописуемую антипатию. Она решила во что бы
— Она не станет беспокоить вас до тех пор, пока рядом с вами будет миссис Ли, — заверил лорд Скай герцогиню, которая, завладев Маделиной, стала демонстрировать ее семейству президента, будто талисман против дурного глаза. Она усадила миссис Ли позади себя, словно Маделина была ее фрейлиной. Она даже милостиво позволила ей сидеть, причем так близко, что их стулья соприкасались. Как только в поле зрения Ее Светлости попадала «эта женщина», а это происходило почти постоянно, она тотчас поворачивалась к миссис Ли и старалась подчеркнуть, что занята беседой исключительно с нею. Маделина попала в ее цепкие руки еще до того, когда появились президент с супругой; когда же герцогине пришлось сделать несколько шагов, чтобы приветствовать их поклоном, она сделала это с поистине королевским достоинством, подчеркнувшим дистанцию между ними, а после потащила миссис Ли за собой. Миссис Ли также поклонилась, ей некуда было деться; но в ответ ее обдали взглядом, полным ненависти и презрения. Лорд Скай, который выступал в роли кавалера президентской супруги, перепугался насмерть и поспешил увести подальше эту монархию от демократии, под тем предлогом, что хочет показать ей убранство миссии. Наконец он усадил президентшу на ее трон, где они с великим герцогом, по очереди сменяя друг друга, весь вечер несли вахту. Когда же герцогиня в сопровождении президента проследовала к своему, она потребовала, чтобы ее супруг взял под руку миссис Ли и отвел к британскому трону, преследуя этим единственную цель — довести до белого каления президентшу, которая со своего возвышения хмуро наблюдала это шествие.
Жертвой интриги оказалась миссис Ли. Сменить ее было некому, и она с того момента, как села, буквально чувствовала себя в заключении. Герцогиня почти не закрывала рта, ведя с ней светскую беседу, точнее, произнося монолог, состоявший преимущественно из жалоб и придирок, которые никто не осмеливался прервать. Она до смерти надоела миссис Ли, которую некоторое время спустя перестала забавлять даже абсурдность этого положения. К тому же она имела несчастье отпустить несколько замечаний, пришедшихся по вкусу дремавшему в Ее Светлости чувству юмора; герцогиня рассмеялась и в свойственной особам королевской крови манере дала понять Маделине, что не прочь услышать от нее что-нибудь столь же забавное. Для миссис Ли это было как нож в сердце — больше всего на свете она презирала всякого рода салонное пресмыкательство; она была даже больше, чем республиканка, — в душе она с сочувствием относилась к коммунистическим идеям, и ее единственной по-настоящему серьезной претензией к президенту и его жене была их попытка создать вокруг себя подобие королевского двора и подражать монархии. Она не имела ни малейшего желания признавать чье-либо социальное превосходство, будь то президент или принц, и для нее было страшным ударом оказаться вдруг в роли фрейлины великой герцогини крошечного немецкого княжества. Но что можно поделать? В это ее втянул лорд Скай, а она, когда он подошел к ней и с присущей ему спокойной откровенностью рассказал о своих трудностях и о том, как рассчитывает на ее помощь, не смогла ему отказать.
Та же игра продолжалась и за ужином, для которого был накрыт отдельный королевско-президентский стол на две дюжины гостей и двух великих дам-предводительниц, рассаженных насколько возможно подальше. Великий герцог и лорд Скай, сидевшие по обе руки госпожи президентши, исполняли свой долг джентльменов и в награду за это получили массу интереснейших сведений о том, как ведется домашнее хозяйство в Белом доме. Что же до президента, находившегося возле принцессы на другом конце стола, он выглядел очень расстроенным, отчасти оттого, что Ее Светлость, презрев этикет, велела лорду Данбегу вести миссис Ли к столу и усадить ее рядом с президентом. Маделина пыталась избежать этой чести, но ей помешала герцогиня, которая, обратившись к ней через голову президента, решительным тоном попросила ее не менять место. Миссис Ли робко поглядывала на своего соседа, который не удостаивал ее своим вниманием и молча поглощал ужин, прерываясь лишь, чтобы ответить на вопросы, с которыми к нему обращались крайне редко, и жалела его, размышляя о том, что скажет ему жена, когда они вернутся домой. Она поймала на себе взгляд Рэтклифа, который наблюдал за ней с улыбкой; она попыталась отвести душу в болтовне с Данбегом. Но лишь тогда, когда затянувшийся ужин был наконец завершен и пробило два часа пополуночи; когда президентская чета, соблюдая все формальности, покинула бал, устроенный в честь четы великих герцогов; когда лорд Скай, усадив их в карету, сообщил, что они уехали, герцогиня отпустила миссис Ли от своей сиятельной особы, позволив затеряться в толпе простых смертных.
Между тем бал шел своим чередом. Маделина, помимо своей воли весь вечер просидевшая на возвышении, могла оттуда наблюдать всех и вся. Она видела, как Сибилла кружилась в толпе танцующих то с одним, то с другим кавалером, от души наслаждалась балом и каждый раз, когда взгляды их встречались, кивала и улыбалась сестре. Здесь же была и Виктория Сорви, которую, казалось, ничто не могло смутить, даже вальс с лордом Данбегом, в свое время презревшим уроки танцев. Всем было известно, что Виктория постоянно флиртует с Данбегом, но сейчас по крайней мере она взяла на себя труд научить его танцевать вальс. Его мужественные усилия в достижении этой цели и ее спокойствие не могли не вызывать уважение. На противоположной стороне зала, у президентского трона, миссис Ли видела мистера Рэтклифа, которого президент, по-видимому, не хотел далеко от себя отпускать и с которым и беседовал большую часть вечера. Шнейдекупон и его сестра смешались с толпой и танцевали с таким видом, будто Англия никогда не поощряла еретическую идею свободной торговли. В целом миссис Ли была удовлетворена. Бал принес ей немало страданий, но отчасти она была за них вознаграждена. Она внимательно изучила всех женщин в зале, если среди них была какая-нибудь красивее Сибиллы, Маделине таковую обнаружить не удалось. И если чей-нибудь наряд был совершеннее, чем у ее сестры, значит, Маделина ничего в нарядах не понимает. Словом, по этому поводу она могла не волноваться. Она бы полностью успокоилась, если бы была уверена, что веселость Сибиллы не показная и что за этим не последует резкая смена настроения. Она озабоченно следила за выражением лица сестры, и один раз ей показалось, что та помрачнела; это произошло тогда, когда к Сибилле подошел великий герцог за обещанным ему вальсом; но когда они вышли в центр зала, Его Высочество закружился с ней с такой лихостью и выверенностью движений, какие сделали бы честь офицерам лейб-гвардии. По-видимому, вальсировать с Сибиллой пришлось ему по душе: он вновь и вновь принимался кружить с ней по залу, и миссис Ли начала порядком нервничать, заметив, как нахмурилась герцогиня.
Обретя долгожданную свободу, Маделина задержалась в зале, надеясь поговорить с сестрой и выслушать комплименты на ее счет. На полчаса она отобрала у сестры лавры первой красавицы. Окруженная толпой мужчин, она вместе с ними позабавилась над ролью, которую ей пришлось играть, и выслушала их поздравления с успехами при дворе. Сам лорд Скай нашел время, чтобы поблагодарить ее, причем тон его был гораздо серьезнее, чем обычно.
— Пришлось вам помучиться, — сказал он, — и я вам весьма благодарен.
Маделина рассмеялась, ответив, что ее мучения — ничто по сравнению с тем, что, по ее наблюдениям, пришлось вынести ему. Но в конце концов, устав от шума и блеска бальной залы, она, облокотившись на руку верного друга графа Попова, прошла с ним в одну из комнат в глубине дома. Там она наконец опустилась на софу в укромном уголке у окна, где освещение было не столь ярким и где ветви лаврового дерева образовали уютную беседку, из которой она могла наблюдать за другими гостями, сама оставаясь незамеченной. Будь он помоложе, это было бы идеальным местом для флирта, но она и раньше не очень любила флирт, а мысль о кокетстве с Поповым была донельзя нелепой.
Попов не стал садиться; он стоял у стены и тихо беседовал с Маделиной, но тут появился мистер Рэтклиф и уселся возле Маделины с таким решительным и хозяйским видом, что Попов поспешил ретироваться. Откуда возник министр финансов и как он узнал, куда скрылась Маделина, оставалось загадкой. Он ничего не объяснил, а она не стала расспрашивать, предпочтя весьма красочно описать свой опыт в качестве фрейлины, на что он ответил не менее ярким рассказом о собственном опыте в качестве капельдинера при президенте, который за отсутствием другой надежной защиты вцепился в старого врага.
Ничего не скажешь, Рэтклиф выглядел истинным премьер-министром, который добьется своего при любых обстоятельствах, при любом дворе не только в Европе, но и в Индии и в Китае, где джентльмену все еще полагалось сохранять чувство собственного достоинства. Если не считать несколько грубого и хищного оскала и некоторую холодность в глазах, он был довольно привлекательным мужчиной и пока еще в расцвете лет. По всеобщему мнению, он изменился с тех пор, как вошел в состав кабинета. Избавился от своих ужасных сенаторских манер. Стал одеваться, как респектабельный человек, а не как конгрессмен, — пристойно и аккуратно. Сорочки на нем не топорщились, а воротнички не были засаленными и обтрепанными. Волосы не свисали на глаза, уши, плечи, как у шотландского терьера, а были коротко подстрижены. Услышав однажды весьма неодобрительное мнение миссис Ли о людях, которые не обливаются по утрам холодной водой, он решил, что будет лучше, если он последует такому обычаю, но не станет об этом распространяться, чтобы его не причислили к привилегированным классам. Он всячески старался избавиться от властного тона и забывать о своих замашках Колосса Прерий, державшего в страхе весь сенат. Короче говоря, под влиянием миссис Ли, в особенности после того, как он распрощался с сенатом и с принятыми там дурными манерами и еще больше дурной нравственностью, мистер Рэтклиф стал быстро приобретать черты уважаемого члена общества, которого человек, никогда не сидевший в тюрьме или не занимавшийся политикой, вполне мог признать своим другом.