Шрифт:
Если я и рассказываю вам эту историю – это еще не значит, что в конце нее я останусь жива. Вам покажется это странным и даже сумасбродным. Знаете, до произошедшего и мне все это казалось неправдой! Но опять же, только «до».
Я пишу это спустя несколько месяцев с того момента, как сделала свой выбор, в пользу одной из сторон. Не боясь быть осужденной окружающими, за неправильность своих действий. Не боясь, в принципе! И на это есть совершенно обоснованная причина – меня нет для них! Ни на этом свете, ни в этом мире! Ни на этой стороне. Да, вы не ослышались! Но обо всем по порядку.
Меня зовут Влада, мне семнадцать
Ее прошла и я. И тоже не единожды. Причем, шла долго и достаточно тяжело. Если сравнивать, то у нормального подростка, пропорция роста-спада – восемьдесят на двадцать. А у меня эта пропорция была немного другой, ненормальной и наоборот. Да, на мне жизнь отыгралась! Судьбу вообще в расчет не беру, как и карму. Потому, что в них не верю.
Я мало во что верю, на самом-то деле! По мне то, что невидимо – не существует априори! Это ведь не доказано, а значит несущественно.
Я нормально принимаю любое верование! И не ерепенюсь от одного упоминания о боге или его сыне. Ангелах и архангелах, демонах и архидемонах. О прочем таком и не таком! На меня нормально действует святая вода, и серебряный крест не жжет мне кожу. Я нормальная! Просто гордость не позволяет мне креститься, да и молиться, каждый день. Если я атеист, значит таково мое предназначение. И веру я не поменяю!
Глупо, когда ты полжизни не верил, а после спохватился и побежал молиться. На мой взгляд, это неправильно. Я презираю это! Если ты верующий – верь от начала и до конца.
Почему мы обращаемся к богу, только тогда, когда нам плохо и не обращаемся, когда хорошо? Почему мы вспоминаем о нем, когда нашей жизни угрожает опасность, и не вспоминаем, когда живем спокойно и безопасно?
Мы по природе эгоистичны и самолюбивы, от рождения лицемерны. Просто кто-то это скрывает, а кто-то… я! И даже и не пытаюсь, не думаю об этом!
В детстве мне говорили, что: «ежедневно между раем и адом ведется борьба за наши души». Моя семья не настолько верующая и выцерквленная, но… Опять же, с кем сравнивать. Со мной, да! Верующие и выцерквленные! А за мою душу, уже давно не ведется никакая борьба. Про нее забыли и «забили». Может, ее и нет? Небольшая потеря! Что так, что этак. Мне от этого: ни тепло, ни холодно.
Просто потому, что, опять же и снова, ни в то, ни в другое, я не верю. И тем более, не верю в переселение душ. Если уж душа куда-то и попадает. Во что, конечно, верится с трудом! И вообще не верится ни разу. Но вдруг! То уж точно не на небо и не под землю. Она находится в свободном полете и падении. Полностью принадлежит себе! Зачем ей еще одно такое же бренное тело и еще один грешный мир? С кучей правил и наставлений, условностей и проблем, забот? Когда можно и без них!
Никто не мог меня переубедить. Никто не мог перетянуть и на свою сторону, в пользу определенной точки зрения. Я всегда стояла на своем и выходила из спора с высоко поднятой головой. И сухой из воды. Из воды, не из вина!
Но, как ни странно, одного дня хватило, чтобы перевернуть мой мир с ног на голову. Он заставил взглянуть на него другими глазами и под другим углом. Заставил поверить!
Эта история о том, как все неожиданно идет наперекосяк.
Но не верьте мне на предисловие, а поверьте на послесловие и слово. Не забывая и про междустрочие!
Стоял обычный солнечный, летний день, ничем непримечательный, совершенно. Один из многих и как помню, понедельник. Начало недели всегда раздражало. Во мне просыпался «Гарфилд»! Но даже не из-за учебы. А из-за того, что впереди было, еще как минимум, пять-шесть дней до выходных. В которых ты полностью себе не принадлежишь. Но сейчас не об этом!
Летом меня это не терзало. Я частенько путалась в датах и в днях недели. В самих неделях и месяцах, годах! А уж во времени и подавно.
«Счастливая»! Часов и лет не замечаю! Куда там, до секунд и дней? На каникулах перестаешь следить за этими мелочами.
Но этот день я запомнила хорошо!
Как обычно позавтракав какао и овсяной кашей. Я собиралась еще немного понежиться на своем деревянном кресле-кровати, обтянутом бежево-коричневой тканью и застеленном бело-голубым, тканевым постельным бельем, без одеяла. Но подруга моей матери решила «сделать» мой день и пригласила к себе, забрать какие-то «склянки».
Припомнив про себя ее улицу. А вместе с ней: дом-подъезд-этаж-квартиру.
«Квартиру»!
С «говорящим» номером «триста тридцать три». Я направилась к ней. Про себя снова подметив, что будь ее четырнадцатиэтажный дом чуть больше, вполне бы уместил и другую квартиру. С уже «кричащим» номером, даже «вопящим», «шестьсот шестьдесят шесть»! И тут же тихо рассмеялась. Глупость, какая! «Код апокалипсиса»! Набираешь в домофоне число, и дом разносит к чертям собачьим! Спорю, все бы тогда начали винить мистику: демонов, дьявола. Нежели рабочую силу, что строила этот «бетонный саркофаг», «гробницу» и «братскую могилу»! А «сестринскую»? И тут моя «остановочка» и ваша, соответственно. Черный юмор – is over!
В сотый раз сказав «спасибо». И в пятисотый отказавшись от чая, за «неимением времени». Я вышла в зеленый бетонный подъезд и поправила светло-серую широкую футболку. После подтянула бежевые шорты и размяла ноги, в белых высоких кедах. Утянула темно-коричневую резинку, на длинном и высоком хвосте, из темно-каштановых волос. И направилась к темно-коричневым, металлическим дверям лифта. Нажала левой рукой на металлическую, серую кнопку, на такой же панели, слева от лифта. И разделила два прозрачных полиэтиленовых пакета-майки, красный с тремя полулитровыми банками и синий с двумя литровыми, между своими руками.
Благо, лифт приехал быстро. Быстрее, чем когда я ждала его на первом этаже. Видать, кто-то уже вызывал его до меня. И он доехал с шестого, без помех. Что радовало! Уж кто-кто, а я стремилась поскорее зайти в эту коричневую металлическую кабину и покинуть ее с той же скоростью.
Так уж вышло, что без видимой на то причины, я стала «участником клуба клаустрофобов». Просто потому, что я боюсь замкнутого пространства лифтов. Панически и до трясучки! Особенно старых и побитых, «истерзанных» временем. И такими же, как он сам, «отбитыми». С прожженными черными пластиковыми кнопками и расписными цветными маркерами стенами. С мигающей желтой лампой, в мутном белом пластиковом плафоне, с серой паутиной и черными мухами.