Демон театральности
Шрифт:
Креолка (назовем ее Габри) — моя жена, ревнующая меня к Сильване.
Мулатка Сильвана — моя невольница, недавно купленная в Новом Орлеане.
{361} Виктор — главный надсмотрщик, игрок на банджо и «гроза черного мяса».
Место действия — моя столовая.
Сильно пахнет керосином из Пенсильвании, тускло освещающим бутылки рома, арака{826}, ананасы, лимоны, георгийские персики, бананы, всякие сласти, сигары и бразильянское кофе. На помощь этому свету мерцает свет керосинки, на которой все время греется вода для адского грога из арака, которым мы запиваем с «женой» приятную беседу. Беседа вертится
От пьяного разговора о нарядах она переходит к пьяному разговору о своей красоте.
Мужчины приготовляют джюлей, черри-коблер{828} и мятный джюлепп.
На хлопанье в ладоши Сильвана приносит свежие пшеничные соломинки для напитков и спрашивает, «не это ли нужно массе{829}» или «что угодно миссе{830}».
Она босая, manches-courtes{831}, на левой ноге невольничий браслет, в платье (без всяких dessous{832}) до колен, из продольных полосок белых и красных.
Габри требует ручное зеркало и пересаживается в rocking-chairs{833}, принимая вольно-усталую позу величайшей небрежности, деспотизма и чувства неограниченного самческого превосходства.
Сильвана послушно приносит ручное зеркало.
Габри требует, чтоб Сильвана встала перед нею, на виду мужчин, и начинает, глядясь в зеркало, сравнивать себя с невольницей.
Чем это сравнение обидней для Сильваны и несправедливей, тем это больше и больше тешит меня, Виктора и Габри.
Мы не хохочем — мы ржем, мы рады униженью, ведь мы — это мы — великолепные негодяи с безмерным презреньем в глазах!..
Виктор докурил сигару и зажевал матросский табак, сплевывая коричневую слюну прямо на пол, где, быть может, должны ступить босые ноги Сильваны.
В комнате очень жарко, дымно и одуряюще пахнет араком и мятным джюлеппом.
Габри задает оскорбительные вопросы Сильване и, когда невольница возмущается «миссой», грозит хлыстом, властным привести тело мулатки к подобью полосатости ее платья.
Сильвана чуть не плачет: «Ах мисса, ах масса!» А мы, мы довольны, мы рады, мы ржем, мы торжествуем, мы — великолепные негодяи с безмерным презреньем в глазах!
{362} Ах, дикое счастье свободы от оков морали! Ах, преступная радость свободы рядом с той, на ноге которой железный браслет неволи, рядом с той, кто «черней нас телом, но белей душой»!.. Нас бы всех повесить на нервом встречном фонаре, а мы, — мы на свободе, бирюза и бриллианты на наших пальцах, мы тянем мятный джюлепп, перебрасываемся косточками георгийских персиков, нам тепло, нам хорошо, мы можем сейчас раздеть эту мулатку и обтрепать три хлыста об ее смуглые формы, мы смеемся над человеколюбием, мы смеемся над естественным правом, мы смеемся над добром, и даже не смеемся, а ржем, ржем как пьяные жеребцы, мы — великолепные негодяи с безмерным презреньем в глазах!
Виктор настроил банджо. Габри приказала Сильване плясать «ту-стэп»{834} пока краска не сотрется с пола под ее голыми подошвами. И Сильвана пляшет, Виктор мучит банджо, Габри качает rocking-chairs в такт ту-стэпу, а я руками, липкими от ананасного сока, обнимаю Габри и твержу ей, противно-пьяный, что за башмак с ее ноги я готов оплевать двадцать Сильван, еще милее, чем эта.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Боже мой, как сладко будет завтра проснуться трезвым, всплакнуть по своим подлым инстинктам и радостно удивиться своей способности к полному раскаянью!
«Как, — спрошу я себя, — я негодяй с безмерным презреньем в глазах??? Какая чушь! — я честнейший джентльмен в подсолнечном мире!..»
И чтоб это доказать себе как можно яснее, я немедля дам на чай своей прислуге, не в счет праздничных, скажу ей, ударяя себя в грудь, что все люди равны, и отпущу ее, несмотря на будни, к вымышленной «тетке» — пусть и она попользуется полной свободой.
Я рад, я ничего, я даже поощряю…
Ночью, в каюте…
Когда меня однажды попросили назвать лучших декораторов в мире, я ответил: это я сам и моя верная помощница — «Госпожа Темнота».
И правда, Темнота (о себе распространяться неловко) — это такой декоратор, который властен над фантазией даже самого отъявленного натуралиста-зоила{835}.
Вот уж у кого, по русской поговорке, «чего хочешь, того просишь»! Вот уж при ком мечтателю не надо ни закрывать глаза, ни поднимать их к небу!
Все возникает в мастерской Темноты, словно по «щучьему веленью»; стоит только захотеть — и вы в зале волшебного замка, или в лесу, или в погребе, на корабле, в мрачной темнице, в шахте, в будуаре прелестнейшей из прелестниц!
И, Боже мой, как стоит дешево такой декоратор-помощник, как бы дороги вам ни были ваши желанья!
И что за дьявольски быстрое выполнение ваших декоративных и режиссерских заданий!.. Эти, например, поистине изумительные «чистые {363} перемены»{836}!.. А этот, подлинно волшебный склад «добра» на всякий случай! (Что за роскошное хранилище, предусмотрительность, сохранность!) Этот неистощимый запас «задников», «наддуг», «подделок», «сукон»! Это богатство бутафории всех веков и народов!.. Эти бесконечно разнообразные и вечно готовые световые и цветовые эффекты!.. Чистота работы!.. Убедительность!.. Безукоризненность иллюзии!..
О, дайте мне голос поэта, и я спою гимн Темноте — этому гениально-послушному художнику безгранично прихотливого воображенья!..
Конечно, для таких произведений нужны, достойные их, зоркие глаза. Но где же они не нужны, раз дело коснулось театра?!.
После такого темного предисловия, вам станет совершенно ясно, как соблазнительно легко устроить, например, хотя бы в вашей спальне, каюту большого океанского парохода, где бы вы, наверное, хотели очутиться в компании старого «морского волка» и диковинных образов его нескончаемых рассказов из пережитого в открытом море.