Шрифт:
В квартире номер сорок семь ёлка стояла ещё наряженная, и Кате приходилось делить с ней один единственный свободный угол комнаты. Девочка знала, что совершенно не важно, заслужила она это наказание или нет. Имело значение лишь настроение матери, которое в этот раз оказалось плохим. Скучный рисунок обоев девочка десяти лет знала наизусть. Чтобы развлечь себя, она дотянулась до снегурочки, висящей на ёлке. Игрушка была одетой в синюю шубку с белыми оборками. Не хватало только блестящего шарфика. Катя обмотала серебряный дождик вокруг её
Новый год уже прошёл и с ним сладостное предвкушение чуда. Папа Кати не пришёл и даже не позвонил, и жизнь в квартире сорок семь была всё той же, что и два дня назад. Стоять в углу было неудобно, ноги затекали, но Кате страшно было сделать даже шаг. Икона богоматери, которую она получила в подарок от матери на Новый Год, укоризненно смотрела на девочку со стены. Даже божественный младенец хмурился, заставляя Катю опускать глаза. Осмелев, наконец, девочка произнесла:
– Матушка в церкви говорила, что в людях могут быть демоны.
Мать Кати, ещё молодая женщина, рылась в шкафу, бормоча раздражённо:
– Куда же он подевался?
– Я спросила матушку, как узнать демона? – уже громче сказала девочка.
– И откуда же она это знает? – заметила женщина, усмехаясь.
В это самое время ей удалось найти в шкафу серый кожаный ремень с блестящей металлической бляшкой. Оглядев его с разных сторон, женщина сказала:
– Пойдёт.
Катя увидела краем глаза ремень, и голос её задрожал:
– Сказала, что нужно долго молиться, чтобы понять.
Мать Кати закрыла скрипучую дверь шкафа, и зеркало в дверце отразило её уставшее лицо.
– Как постарела, – расстроенно произнесла она и добавила громче для Кати, – Лучше бы матушка учила тебя слушаться родителей, непослушные дети ведь попадают в ад?
Женщина схватила табуретку и пошла в коридор.
– Идём скорее, всё болит невыносимо, – обронила она, проходя мимо ёлки, и девочка пошла за ней.
– Мы можем сходить в церковь и помолиться за твоё здоровье, – всхлипывая, попросила Катя.
– Сходите, конечно, но уже без меня.
Катя знала, что будет дальше. Всё повторялось уже много раз. В такие моменты Катя переставала чувствовать свои руки и ноги, становясь похожей на своего старого плюшевого мишку. Она так долго с ним играла, что внутри игрушки вата свалялась комками в лапах и животе. Из-за этого мишка не мог ровно держать голову и уродливо растекался по любой поверхности. Но это было даже хорошо. Катя в такие моменты могла думать о мишке, о своих непослушных ногах и руках, но только не о происходящем с матерью. Ещё у мишки сломался какой-то внутренний механизм, и он перестал говорить слово мама. Раньше мишка очень нежно рычал по-медвежьи эти два слога. Нужно было всего лишь покачать его как малыша. И вдруг однажды замолчал. «Повзрослел», – решила тогда Катя.
Оставив табуретку под перекладиной, женщина вернулась к девочке. Убрав ремень за спину, она опустилась на колени перед дочерью.
– Ничего не бойся. Мама твоя просто устала. Сейчас я надену петлю, а ты просто толкнёшь табуретку. И всё закончится, поняла?
Катя не могла уже больше говорить. Слёзы лились потоком по щекам. Она видела, что мама уже давно не была похожа сама на себя. В ней появилось что-то тёмное и страшное. Часто мама кричала на Катю и ругала за всё подряд, и её злые голубые глаза совсем не были мамиными. В церкви говорили, что Бог испытывает своих детей, и Катя чувствовала, что должна выдержать это испытание, чтобы всё исправить. Но как ей было понять, что хочет от неё демон?
Мать встала на табуретку и стала крепить ремень на перекладине. Ей приходилось периодически сверять размер петли со своей шеей. Катя начала реветь уже в голос. Мать отвлеклась на дочь:
– Чего ревёшь? Ты же никогда маму не слушаешься, так и зачем тебе я? Мама сейчас умрёт, отправишься к папе. Папа твой, конечно, тобой заниматься не будет. Проституткой станешь. Но это не сейчас, года через три, лет в тринадцать. Мужики тебя за одну ногу возьмут вот так, а за другую. Мать Кати чуть пошатнулась на табуретке, пока показывала, как именно это будет. Девочка дрогнула в этот момент, но женщина быстро вернула себе равновесие.
– Раздерут тебя и на помойку выкинут, – смотря в глаза дочери, уверенно добавила женщина.
– Мамочка, не надо, – вырвалось, наконец, у девочки.
– Ох, мамочкой меня назвала, приятно как, – женщина с усмешкой крутила узел на широком жестком ремне. Закрепив его окончательно, она снова спустилась с табуретки и подошла снова к дочери. Мать наклонилась вплотную к лицу девочки, и теперь заговорила с улыбкой, смотря поочередно, то в один глаз ребёнка, то в другой.
– Ненавижу я вас всех, понимаешь? Не могу я жить так больше.
Она била себя в грудь кулаком, чеканя последние слова. Слёзы не останавливались, Катя захлёбывалась ими, но стояла ровно, почти неподвижно:
– Я буду слушаться, я всё сделаю.
– А чего ты плачешь? Мне даже интересно. Жалко тебе себя, потому и плачешь? Мать-то вам никому не жалко, это я знаю. Женщина с любопытством вглядывалась в сморщенное лицо дочери, и, наконец, спросила:
– Боишься?
Получив в ответ лишь поджатые губы, женщина пошла к петле, бормоча:
– Фу, противно.
Девочка пошла вслед за ней, цеплялась за цветастый халат матери, но каждый раз та обрывала её руку. Женщина горделиво шагнула на табуретку, и, держа осанку, одела петлю на шею. Глазами она смотрела на дочь, но взгляд словно не фокусировался на девочке, мать не видела неё. Сквозь девочку она смотрела на весь презираемый ею мир и на этот раз свысока.
– Через час придёт дядя Саша, ты ему дверь открой, он вызовет кого нужно.
Неразборчивый шум в голове девочки топил все мысли, пока она отчаянно пыталась найти подходящие слова. Позвонить папе она не могла, он давно перестал брать трубку, а соседи привыкли к их крикам. Они вряд ли успеют. Перед глазами Кати промелькнула бабушка с воем: «Довели мою дочь». Люди в церкви с жалостью и отвращением смотрели на Катю. «Не уберегла маму, довела», – слышала Катя со всех сторон. И в конце тяжёлый вздох папы, которому не удалось до конца избавиться от нерадивой семьи. Сквозь хаос этих обрывков, одна мысль становилась всё громче и пробивалась к сознанию: «Демон в маме, он в маме».