Демон
Шрифт:
Полтава склонился над кроватью и сделал Ханако инъекцию в верхней части правой руки, рядом с родинкой в форме звезды. Она застонала и попыталась открыть глаза. Однако введенное вещество подействовало мгновенно. Дыхание женщины замедлилось, она погрузилась в еще более глубокий сон.
Полтава сунул шприц в сумку, а вытащил оттуда сложенный белый платочек и фиалу величиной с большой палец. Содержимое фиалы вылил на платок, затем вытащил четырехдюймовую стальную иглу, заколотую в лямку сумки, и стал проводить ею по влажному платку, пока игла не заблестела. Перейдя к той стороне кровати, где лежал Кутэн, он склонился к спящему французу, зажал ему левой рукой
У Кутэна выкатились глаза, он сразу проснулся, резко раскинув руки, и задел Ханако. Полтава залез на кровать и стал коленом придерживать барахтающегося Кутэна — через несколько секунд все было кончено. Кутэн расслабился, и Полтава спустился с кровати. После этого Кутэн сильно дрожал некоторое время, конвульсивно вцепляясь в простыни — и окончательно застыл, глядя вверх невидящими глазами. Он не был мертв. Но находился в аду.
Полтава изучал ягэн, фармацию, и хорошо умел готовить различные яды и даже некоторые лекарства. Кутэну он ввел яд, составленный из рыбы-собаки, крыс-самцов и листьев адамова дерева. Яд навсегда разрушил мозг Кутэна, сделал из него растение. Это и было наказанием.
Погубив такого человека как Кутэн, Полтава заново ощутил свою силу. В то же время убийца чувствовал в себе ужасный холод, потому собственные действия оставляли его полностью равнодушным. В подобных случаях что-то поднималось из глубины его души и делало насилие необходимостью.
Инъекция, сделанная Ханако, не имела роковых последствий. Женщина просто надолго потеряла сознание, с ней предстояло разбираться в другое время и в другом месте. Полтава стянул простыню, осмотрел обнаженное тело. Она лежала совершенно неподвижно. Как будто мертвая. Полтаве смерть всегда казалась чувственной. У него даже появилась эрекция, хотя и чуть-чуть.
Ее волосы…
Волосы нужно отрезать. Здесь и сейчас. Иначе они могут задеть и опрокинуть что-нибудь, когда он понесет бесчувственное тело из дома. А доставить ее нужно к морю, в миле отсюда, и обязательно пешком, так как Ханако должна исчезнуть, никем не увиденная. Вот почему он оставил мотоцикл и в Довиль не вернется. На пути через лес длинные волосы Ханако могли бы задеть за ветку и сломать ей шею. Доставить труп тем, кто заплатил ему, означало бы потерпеть неудачу.
Он высвободил нож в пряжке ремня, опустился коленями на кровать и начал обрезать волосы на голове женщины. Ее неподвижное тело будило в нем чувственность, но он не давал себе воли. Вместо того усердно делал свое дело, и скоро мог убрать роскошные черные волны к себе в сумку. Волосы эти потом ему очень пригодятся.
Проверив, лежит ли в сумочке Ханако ее паспорт, он повесил сумочку на плечо и одел женщину в цветастый домашний халат. Затем и Ханако перекинул через то же плечо, лицом к своей спине — пересек комнату и отодвинул засов. Приоткрыл дверь. В коридоре было пусто. Все гости и слуги Кутэна спали.
Полтава вышел из спальни, закрыл дверь и бесшумно продвигался по толстому красному ковру, пока не достиг спиральной каменной лестницы, ведущей на нижний этаж. Он спустился по лестнице в столовую, где потолок был сводчатый, а стены увешаны оленьими рогами и старинными гобеленами. Делая маленькие шажки, чтобы не поскользнуться на вощеном деревянном полу, он шел прямо вперед и вскоре оказался у кабинета. Вошел туда, закрыл за собой дверь, пересек комнату и остановился у деревянного кресла с высокой спинкой и стола красного дерева, которые когда-то принадлежали картезианскому епископу одиннадцатого века.
Осмотрев лужайку в высокие,
Оказавшись снаружи, он опустил Ханако на землю, надел ботинки, опять водрузил женщину на плечо и трусцой побежал через лужайку к чугунным воротам, ведущим в сад. Там прошел мимо рядов роз, приученных расти на деревянных кольях, к каменным ступенькам, за которыми были другие ворота.
Закрыв за собой эти вторые ворота, он услышал собак.
Полтава остановился взглянуть через плечо, увидел лучи фонарей — люди бегали по лужайке перед домом — потом улыбнулся, отворачиваясь. С ячменного поля он перевел взгляд на пологие холмы в отдалении. Потом он посмотрел в небо, пометил двойную звезду, которая должна будет указывать ему путь, и помчался вперед, сквозь золотистые злаки по плечо, сильнее стискивая женщину, которую накажет Они. Демон.
Глава 2
В Японии реальная власть не всегда принадлежит тем, кто, казалось бы, стоит у власти. Императоры больше двух тысяч лет были на троне, однако же власть принадлежала регентам, вождям кланов и сегунам. За некоторыми исключениями, император царствовал, но не управлял. Многие оказались слишком слабыми, чтобы эффективно править страной и предпочитали жить в роскошной праздности, нежели диктовать свою волю десяткам честолюбивых военачальников.
Сотни лет эти военачальники всю энергию отдавали междоусобицам, бесконечно выясняя, кто же станет первым в стране. Имперская система оставалась в течение этого периода лишь теоретической властью, а действительной являлись сегунаты, или военные династии. Императору позволялось сохранять высший ранг в стране и считаться символом государства. А делами занимались военные.
Гражданские войны кончились в семнадцатом веке, когда великий Иэясу Токугава победил своего самого опасного соперника и основал мощнейшую и последнюю в стране военную династию. Сегунат Токугавы оставался у власти больше двухсот пятидесяти лет и дал Японии небывало долгий период мира. Каждая администрация проявляла неизменное почтение к императорской семье, давая возможность императорам сменять друг друга на троне непрерывной линией. Но механика властных структур всегда оставалась скрытой под слоями церемоний, этикета и обычаев.
По иронии судьбы, самими сегунами Токугавы управляли ями-сегуны, теневые властители. В своем замке в Эдо сегун поднимался на рассвете и начинал строго регламентированный день политических и философских занятий, тренировок в боевых искусствах (а насчитывалось их больше сотни), государственных дел. Вечером он скрывался в своих внутренних покоях, оставался наедине с наложницами. Если не считать охранников и врачей, сегун был единственным мужчиной среди пятисот — тысячи женщин. Но даже здесь его связывали предписанные формы поведения и ритуалы, ибо в Японии самый несгибаемый закон — это закон традиции.
Первой из женщин во внутренних покоях была, конечно, жена сегуна, постоянно окруженная всеобщим почтением. Но, подобно императору, она являлась лишь внешним символом, власть в собственном доме ей почти не принадлежала. Властвовали же отосиери и дзеро, две группы женщин, прежде бывших наложницами; только они могли выбирать надлежащую партнершу сегуну на ночь. Традиция не позволяла ему выбирать самостоятельно, он лишь принимал или отвергал предложенную женщину, так как во внутренних покоях цель была не удовольствие, а продление рода.