Демон
Шрифт:
– Итак, о чем мы?
– Об обуви. Я купил у вас обувь, она развалилась. Я требую, чтобы вы ее мне заменили.
– Угу. Заменили, - по слогам произнес менеджер и, переходя с официально-бестолкового стиля разговора на приблатненно-дворовый, сказал, - Значит так. Ты, Кость, пойми, у нас шуметь не принято. Мы тебе все заменим. Но не сегодня и не завтра. Ты координаты кинь, а потом, когда новая партия прибудет, мы тебе звякнем. А щас пусто, ты последнюю пару хапнул. Так что жди, может, ближе к концу месяца... Договорились? Ну вот и ладненько. Шуруй, весельчак!
От подобного обращения Костя начал потихоньку заливаться дурной темной кровью. Почувствовал, как к лицу прилил жар и, вскочив со стула, не-то вскрикнул, не-то взвизгнул,
– Вы мне не тыкайте!
– и, не выдержав напряжения, выскочил прочь из кабинета, успев заметить хищно подобравшееся и странно покрасневшее лицо менеджера и услышать его издевающийся, громогласный смех за спиной.
Пробегая мимо продавщиц, Костя уже почувствовал, что прилив адреналина прошел и на место слепой ярости, которой он поддался, приходит такая же слепая жалость к себе. И эта жалость выплеснулась на лицо Кости противными, несдерживаемыми слезами. И он побежал, зажимая подмышкой коробку с рваными ботинками. Побежал от людских лиц, от продавцов, от менеджеров, от надписи "КОЗЛЫ" и от всего, что смеялось ему в спину, хлопая себя по ляжкам потными ладонями...
Остановился Костя уже на каком-то пустыре. Лицо замерзло. Было холодно и гадко. Возбуждение, гнев, жалость сменились глубокой апатией и глубоко запрятанным отвращением к себе. Он побрел, медленно размазывая жидкие дорожки на лице, вдоль каких-то камней, непонятных ям и неизвестно откуда взявшихся памятников. Что они делают тут? Какой-то пустырь, странно. Потом Костя понял, что это совсем не пустырь, а очень старое кладбище. Старое, заброшенное, изрытое не известно кем, с поломанными надгробиями и оскверненными могилами. Костя шел, пиная попадавшиеся на пути банки и оскальзываясь на редких льдинках.
В голову лезли различные воспоминания, которые память долго копила в своих запасниках и вот сейчас улучила момент, чтобы выплеснуть всю их замшелую мерзость.
Костя видел себя школьником, который с Судорожной гримасой на лице собирает раскиданные тетрадки, а кто-то другой, маленький и нагловатый, давит его очки ногой. Осколки брызжут во все стороны, а Костя сидит у стены и ничего не делает, даже не плачет. Потом Костя увидел, как он на своем первом серьезном свидании напился и был бит двумя здоровыми жлобами. После чего долго отлеживался в какой-то канаве, бултыхаясь в грязи и гнилой воде. Институт прошел перед его глазами, как одно сплошное унижение. Преподаватели смотрели, вернее совсем не смотрели на него. Эдакое пустое место. Хотя, с другой стороны, "букварем" и "ботаником" Костя не был. Скорее просто неудачником. Неудачи преследовали его постоянно. Хамы чувствовали в нем свою законную жертву, любое мелкое жлобство видело "способ для самоутверждения", женщины не видели в нем мужчину, они бросали его быстро и без сожалений, легко, как надоевшую одежду. Ноги вывели Костю за ворота кладбища. Он кинул в руки ближайшего попрошайки свои ботинки и, чувствуя как замерзают ноги в старой изношенной обуви потащился, к ближайшей остановке автобуса. Но не дошел. Завернув за угол, он почувствовал такой резкий приступ отвращения к себе, что его вырвало. И так продолжалось до тех пор, пока его желудок полностью не освободился от скудного завтрака.
С позеленевшим лицом, задыхаясь, Костя отошел несколько шагов и присел на корточки у изношенной временем стены из серого известняка. Голова свесилась, сознание помутилось...
Очнулся Костя, ощутив, как что-то засовывают ему в руки. Он поднял голову и увидел, что на ладони у него лежит десятка. "Теперь еще и милостыню подали..."- тупо удивился он. Туго соображая, Костя повернул голову вправо и увидел удаляющуюся спину ангела. Белоснежные крылья развевались у него за спиной, от всего образа исходило сияние, а в воздухе чувствовался чудный аромат и явственно слышались удаляющиеся песнопения.
Костя вскочил и кинулся следом. И почти догнал, когда увидел, что крылья - это всего лишь белоснежный плащ, а под ним скрываются черные, покрытые шерстью ноги, оканчивающиеся тяжелыми раздвоенными копытами. Пахнуло какой-то дрянью и в воздухе раздался громкий рев. Затем Костю сильно швырнуло на стену. И последнее, что он увидел, перед тем, как выключился свет, это удивленное лицо обладателя белоснежного плаща. Обычное лицо, с бородкой и большими удивленными глазами.
Над головой было все то-же серое небо, что было и раньше. Все как всегда с одним только отличием - правая половина лица и левая нога болели. Костя потрогал лоб обнаружил, что из разодранной брови идет кровь. Ногой шевелить было больно, но скорее всего переломов не было. Какое-то лицо наклонилось над ним. Бритые щеки, бритая голова, мощный подбородок и грубый слегка гнусавый голос.
– Ну ты, блин, дал! Совсем что-ли тронутый? Ты что ж, сука, под колеса-то лезешь? Если тебе, скотина, своя жизнь не дорога, так зачем машину-то портить!? Эй, ты вообще как? Придурок...
– А? Извините...
– Костя попытался сесть, ему помог бритоголовый водитель автомобиля.
– Я... Я плохо себя чувствую. Мне... Извините.
– Извините... Хренли мне от твоего извиненения? Ты глянь, что наделал!
Костя посмотрел. На правом крыле серебристого форда красовалась чудная вмятина, которая, не разбирающемуся в автомобилях Косте, показалась легкой царапинкой.
– Но это ведь не страшно!?
– неуверенно сказал он.
– Не страшно!?
– завелся водитель.
– Ты хоть знаешь, быдло, сколько такое крыло стоит. Я ж тебе не лошина с рехтованным крылом катать. Это ж менять надо!
– Извините...
– Костя все еще прибывал в том же трансе, что и до наезда. Все казалось ему несколько иллюзорным.
Вскоре водитель понял, что добиться чего-либо от Кости невозможно и отвалил. Небольшая толпа, собравшаяся вокруг, рассосалась, а Костя все стоял, прислонившись к стене и думал о том человеке, подавшем ему деньги. Порывшись в кармане Костя достал ту самую десятку.
Он не помнил, как и кто положил ее ему в карман. Вероятно, он же сам это и сделал. С купюры на него взирал, с явным недовольством, какойто человек.
Поймав себя на мысли, что, стоя в таком виде и с жалкой десяткой в руках, он скоро дождется еще новой милостыни, Костя пошел домой. На его лице, под коркой запекшейся крови, явственно читалась решимость. Словно вся мерзость его существования наконец осталась где-то позади и ледяное спокойствие снизошло на него, подобно непробиваемому панцирю.
Дом встретил Костю все тем же теплом и одиночеством. Костя пообедал, налил ванну и минут тридцать, почти ничего не чувствуя, сидел в теплой воде. Выбравшись из ванной, он выпил несколько рюмок коньяку и немножко посидел на старой деревянной табуретке посреди комнаты.
Последующие действия Костя выполнил, как в тумане. Он встал на ту самую табуретку, на которой только что сидел, снял люстру, вдел в крюк веревку и крепко затянул. Снимая люстру он оборвал провода, и теперь оголенные концы сомкнулись, вспыхнула яркая искра, и комната погрузилась в полумрак. Перегорели пробки. Это происшествие нисколько не повлияло на Костины действия. Он аккуратно скрутил петлю и затянул ее на своей шее. На стене перед Костиным лицом тикали часы. Секунды срывались с острого кончика секундной стрелки и проскакивали мимо. Свет в комнате изменился и стал каким-то темно-бордовым. Тени затеяли свистопляску, словно за окном кто-то безумный прыгал с ярким фонарем и освещал комнату неровными вспышками. Тень Кости - тень висельника, промчалась через всю стену и вновь появилась в левом углу. Потолок стал темнеть и на пол начали падать тяжелые мутные капли какой-то темной жидкости. Костя, стиснув зубы, наблюдал за всем этим непотребством и тяжело дыша все туже затягивал у себя на шее веревочную петлю. Сквозь шум в ушах он услышал смех, визг, скрежет... Что- то мучительно поднималось из глубин Костиной души. Какое-то ненужное желание, которое он уже пережил. Пережил и забыл!!! Вот оно все выше, выше...