Демоны Хазарии и девушка Деби
Шрифт:
Дикарь поднял меч и приблизил его к горлу опустившей голову девушки. Лишь в этот момент, увидев взгляды дикаря и евнуха, девушка поняла, что ее ждет. Вмиг свет прихлынул к ее глазам, свет давних дней в отчем доме, она увидела себя, прядущую голубыми и золотыми нитями, прислушивающуюся к шепоту звезд и хрусту раковин под ногами возвращающегося домой отца.
«Слушай, Израиль…», – начала она взывать к небу.
«Не трогай ее, не трогай ее», – евнух резво, несмотря на брюхо, выскочил из паланкина в испуге.
Дикарь,
«Ты иудейка?» – спросил евнух девушку на незнакомом дикарю языке.
Языка этого она не знала.
«Иудейка? Хазарка? Еврейка?»
«Да, Израиль, еврейка», – ответила на иврите.
«Не беспокойся», – сказал евнух спокойным и уравновешенным голосом, – «приведем тебя к евреям в Хазарию. Не бойся. Я возьму тебя с собой».
Она смотрела на него, не веря ему, как и остерегаясь гигантского зверя. Казалось ей, он может ее в любой миг укусить.
«Кто эти хазары? – спросила она. – Слышала о таких, но где они?»
«Есть такие», – сказал евнух, – «мы недалеко от них. На расстоянии четырех дней верховой езды отсюда находится граница с Хазарией. Как же это ты, иудейского вероисповедания, не слыхала о них? Откуда ты?»
«Мы пришли из Италии».
Стало тихо. Евнух погрузился в размышления. Душа его удалялась от прежних сладострастных желаний. Эта еврейка даст ему определенную выгоду в некоторых весьма тонких переговорах с властями Хазарии.
«Как она к тебе попала?» – спросил евнух дикаря.
«Их было несколько. Семья, думаю. В большой повозке, похожей на вагон, они двигались с запада. Продавали в селах отрезы тканей. Я вел за ними слежку несколько дней. Странные какие-то: каждое утро покрывали себя тканью и повязывали руки кожаными ремешками, как хазары. Так вот. В одно утро я набросился на них и взял эту девицу в плен. Они не умели дать отпор, даже не знали, как сбежать или криком звать на помощь. Такие вот люди. Сказали мне, что они повернули обратно по дороге, которой пришли», – торопился выложить все дикарь, считая, что любая подробность важна евнуху.
Но, в общем-то, все это не было столь важно. Евнух вовсе не собирался вернуть девицу к семье кочующих евреев, которые слишком далеко забрались. Она нужна была ему как доказательство, насколько верно его королевство Хазарской державе.
«Сколько же я дам тебе?» – вслух размышлял евнух. Многое можно высказать против него, но в денежных делах он был справедлив. – «Девять серебряных монет».
По расчетам наших дней меч стоил ему шесть тысяч долларов, роскошная рукоять – еще две тысячи. Но сапоги, пояс и браслеты на руках не стоили более одной тысячи долларов, так что цена был для него даже отличной.
Девушка взобралась на зверя, как была, голая, в цепях, и зверь подал голос, странно похожий на голос, издаваемый гадюкой.
По дороге евнух обдумывал ряд идей:
Идея первая: лучше всего, чтобы он сам привел ее в Хазарию, в столицу ее Итиль. Идея была отличной, но:
Идея вторая: Повелитель реки, который много лет был пассивен, снова начал задерживать евреев, не давая им войти в Хазарию. Евнух не сможет его побороть и перейти реку с пленной. Слишком много опасностей подстерегало при встрече с этим повелителем реки, тем более евнух был ему слишком много должен.
Поэтому: Идея третья: Он передаст девицу одному графу, во владениях которого есть представитель Хазарии. Да, это наилучший выход. И этот представитель Хазарии, врач по профессии, не знает того, что знает евнух: даже он не сумеет перевести девушку в Хазарию. Но важно лишь то, что вот, я, евнух королевства восточной Галиции, действую в пользу иудеев, и это зачтется нам при обсуждении отношений между восточной Галицией и великой державой Хазарией.
Глава первая
Земля была влажной. В пятнадцатый день месяца Адар воздух был голубоват и свеж. Утренний туман уже рассеялся. Двадцать восемь дней оставалось до праздника Пейсах в четыре тысячи шестьсот двадцать первом году по еврейскому летоисчислению, со дня сотворения мира.
Ноги увязали в высоких и влажных травах. Сапоги вымокли до основания. Резкий запах трав ударял в ноздри, поднимаясь от земли. Влажная густая растительность, ни одной тропы, – все это затрудняло движение. Но вопреки всему этому, группа продвигалась со скоростью шесть километров в час на восток-юго-восток. Солнце било в глаза.
Их было одиннадцать. Шесть парней, одетых в дорогие шкуры и опоясанных десятью ремнями. Они несли огромные носилки. Две высокие черноволосые женщины шли за ними, иногда догоняли бегом носилки, чтобы вытереть носы двум детям, сидящим на носилках. Там же лежала молодая женщина, покрытая шкурой, крайне ослабевшая, бледная. Каштановые волосы слиплись колтуном, лицо было белым, как и язык. Пятый день у нее не прекращались рвоты, сотрясающие носилки. Одна из женщин бежала рядом с носилками, спрашивая, как больная себя чувствует, пыталась покормить ее кашей. Больная ничего не ела, не говорила. Лишь иногда глубоко вздыхала, оглядывала саму себя и снова тяжко вздыхала.
Двое детей сидели, выпрямившись, как могут лишь дети, глядя на дорогу, которая утомляла их своим однообразием. Сколько раз можно было развлекать их окликом: «Вон, зайчиха».
Один из носильщиков нашел положение, богатое возможностями. Девушка, бегущая рядом с носилками, время от времени прикасалась к нему, опиралась на него во время бега и, при этом, занималась больной.
Он изгибал тело так, что одно плечо поддерживало носилки, а сам старался, как можно больше, соприкасаться с девушкой. Естественно, ожидал отпора, которого не было.