Демоны и сталь
Шрифт:
Будь это на самом деле, Максимилиан захлопнул бы окно и побежал к отцу или Эргану. Но это был его сон, в котором он был главным героем, и появившийся было страх тут же сменился твердой уверенностью в собственной неуязвимости.
– Лезь сюда! – воскликнул он, протягивая руку. – Быстрее!
Девочка благодарно улыбнулась, торопливо подбежала к дому и подпрыгнула, хватаясь за протянутую ладонь.
Ее рука оказалась удивительно крепкой, пальцы обвили запястье мальчика словно металлические прутья. Максимилиан вздрогнул, попытался вырваться, но девочка держалась крепко. Подтянулась, прошептала:
– У меня для тебя подарок, Макси. Примешь?
Максимилиан, испуганный, страстно пытающийся проснуться, практически выкрикнул: «Нет!».
– Да, – прошептали его губы.
Зеленые глаза девочки прыгнули ему в лицо, превратившись во что-то быстрое, хищное, чуждое. Максимилиан отпрянул, заходясь от ужаса, ощущая как ему под кожу втискиваются холодные угри, расползаются по всему телу, заполняя нутро. Как неведомая сила встряхнула его, словно старый плащ, обернулась его плотью, оскалилась его ртом, зарычала его голосом. Как поползла прочь от окна, выбрасывая вперед длинные лапы-крючья.
Максимилиан безвольным придатком болтался где-то на границах сознания, не способный ни закричать, ни что-либо сделать. Он видел то проносящийся под ним пол, то искривленный вздымающий потолок с черными поперечными балками. Мелькнул дверной проем. В поле зрения, белесом и мутном, словно сквозь бычий пузырь, появилась плечистая фигура одного из кассарийцев.
Максимилиан взорвался фонтаном толстых пиявок, проваливаясь в черную бездонную пропасть.
Он очнулся на полу и тут же вскрикнул, зарыдал от боли – голова раскалывалась, а сквозь ноздри словно протащили ветки терновника. Когда закашлялся, то изо рта вылетели сгустки не то рвоты, не то желчи, повиснув липкой слизью на щеке. Максимилиан попытался подняться, моргая слипшимися ресницами, но его грубо сбили с ног, отбросили в сторону. От удара о стену клацнули зубы, а из глаз с новой силой полились слезы, но эта встряска прояснила голову, вернула зрение и слух. Еще не до конца понимая, что происходит, Максимилиан поднялся на ноги и, покачиваясь, побрел вдоль стены.
Здесь было очень много красного, слишком много. Пол, стены и потолок всё еще плыли, но то был не сам дом, а кровь, густо покрывающая все вокруг. К ней липли подошвы ботинок, в ней оставляли разводы ладони. Розовыми островками виднелись куски разорванной плоти и отсеченные конечности. Сизыми змеями тянулись во все стороны внутренности.
Все, что осталось от суровых телохранителей капитана Эргана. Все, что осталось от самого Эргана.
Нога наступила на что-то, поехала в сторону – то оказалась оторванная кисть, все еще сжимающая рукоять широкого палаша. Максимилиан с отупляющим безразличием обошел еще теплые останки, побрел дальше, шатаясь будто пьяный.
Мимо пробегали фигуры в грязных балахонах, их лица и головы были туго замотаны лентами из плотной ткани, словно у безымянных мертвецов. В руках блестели ножи и топоры, явственно пахло смертью.
В столовой царил бардак – перевернутый стол, разбитая мебель. Кто-то дал здесь хороший бой, но теперь все было кончено. Приглядевшись, Максимилиан увидел полосы некогда разноцветного шелка на полу, что тянулись в угол, к груде лежащих тел. Там ничком лежала Парка, безвольная, словно брошенная марионетка. Из под нее торчали ноги в таких знакомых ботинках, которые обычно оставляют на вырост младшим братьям. А еще лежала мать. Лежала и смотрела прямо на Максимилиана, не мигая и пронзительно. И будто улыбалась как всегда, грустно и понимающе.
Кто-то дернул одно из шелковых полотен, и голова Орианы Авигнис покатилась в угол. А глаза блестели, и смотрели, смотрели…
– Тащите его! – рявкнули рядом.
Максимилиана, оцепеневшего и онемевшего, схватили поперек туловища, понесли наверх, прыгая по ступеням. Поставили перед отцовским кабинетом, вернее перед тем, что осталось.
Здесь было жарко, здесь пахло горелым мясом и кипящей кровью. Дверь и часть стены отсутствовали, остальное окаймляло красное кольцо тлеющих досок. Пол бугрился обугленными телами, едкий дым заполнял легкие, а сам воздух вибрировал от произнесенных заговоров и заклинаний.
В центре всего стоял отец с пергаментами в одной руке и ножом в другой. С ножа, как и с порезанной руки, на пол капала алая кровь, туда, где были нарисованы знаки, и где лежали серые, отдавшие сущность камни. На груди Кастора Авигниса, инквизитора Ордена Радиус, нестерпимо ярко горел амулет Великой Авроры.
– Прими Уговор, или твой сын будет умирать во всех мирах снова и снова, – обратился к нему человек в сером походном плаще.
Он стоял прямо на границе обугленной комнаты, неторопливо перебирая в руках четки из черных лавовых бусин, его голову скрывал глубокий капюшон.
– Ты лжешь, – Максимилиан не узнал голос отца. – Это не мой сын, ты убил их всех.
– Но не его. Пока, – серый человек сделал жест рукой. – Это действительно твой сын, твой наследник, последний из рода Авигнис. Прими Уговор, и он умрет лишь телесно, невинная душа сможет достигнуть столь желанного тобой Света.
Максимилиана тряхнули, с его губ сорвался жалобный всхлип.
Отец все же бросил на него взгляд, полный гнева, но и боли, и глубокой горечи. Его лицо на миг исказилось, он будто что-то хотел сказать сыну, что-то важное, искреннее.
– Это не мой сын, – глухо произнес Кастор Авигнис, переводя взгляд на своего противника в плаще. – Убери его и приди за мной сам.
– Твой выбор, – пожал плечами человек в сером. – Что ж, смотри, как я буду поедать его душу.
Он повернулся к Максимилиану, сделал шаг. Сказал почти ласково:
– Смотри в мои глаза, мальчик. Смотри мне прямо в глаза.
Капюшон был скинут, человек опустился на колено. Он оказался моложе отца, с широким скуластым лицом и бледной кожей, на которой черной тенью выделялась начинающаяся щетина. Из под короткой шапки вьющихся волос на виски опускались цепочки мелких шрамов, пересекающихся и создающих странный рисунок, с одной стороны простой, но в то же время неуловимо непонятный, его невозможно было разглядеть разом. Обереги человек в сером не носил, лишь в ухе поблескивала серьга из похожего на тусклое серебро металла.
– Смотри мне в глаза, – повторил он, приближаясь к Максимилиану. – Это будет не больно, но ты можешь кричать.
Младший Авигнис, все еще пребывающий на границе реальности и сна, попытался зажмуриться, но чьи-то жесткие пальцы вцепились ему в нижнюю челюсть, сжали с такой силой, что Максимилиан завыл и распахнул глаза, встречаясь взглядом с мужчиной.
Глаз у шамана не было, только черные провалы, уводящие куда глубже границ черепа. Эта бездна приковывала взгляд, плескалась в берегах глазниц, тянулась, высасывала…