Демоны острова Пасхи
Шрифт:
– Что же делать нам, что делать мне и Кане? – спросила Парэ в тоске и печали.
– Вы оставили мир, и вам не надо возвращаться в него. Ты говорила, что ваша любовь – от богов. Да, это так. Я ошибался, считая, что вами овладело плотское влечение или вы поддались соблазну призрачной страсти. Страсть принижает и рано или поздно разъединяет людей; любовь, настоящая любовь, соединяет и возвышает их, ибо она – божественное чувство. Но все, что божественно, несовместимо со злом. В мир сейчас пришло зло, а значит, в нем нет места божественной любви, – любовь гибнет в мире зла. Вы создали свой мир, и он прекрасен, – так и живете в нем. Не возвращайтесь в наш мир.
– Разве о нас забудут навсегда? Сколько мы так проживем? – прошептала Парэ.
– Сколько вам отпущено великими богами. Благодарите их за каждый миг жизни и не просите большего, – Баира с кряхтением поднялся с камня. – Я пойду. Я сказал в Священном поселке, что ухожу молиться Богине Огня, к озеру на вершине Большой горы; не хочу, чтобы меня хватились и стали задавать ненужные вопросы… Прощай, Парэ.
– Я провожу тебя до выхода из ущелья, – сказала она, подавая ему посох, и, не сдержавшись, опять заплакала. – Увидимся ли мы еще?
– На все воля богов…
В то время, когда Парэ разговаривала со своим отцом, Кане, охваченный охотничьим азартом, гнался за птицей Моа. Он обнаружил ее следы в густом лесу, недалеко от ущелья, и шел по ним. Найти птицу Моа было редкостной удачей для охотника, потому что на острове почти не осталось этих птиц. Их убивали не только из-за вкусного мяса, но и из-за яркого, красивого оперения. Перья птицы Моа были лучшим, дорогим украшением, – головные уборы, изготовленные из них, носили исключительно жрецы и вожди.
Бескрылая птица Моа была вдвое выше человеческого роста, отличалась большой силой и быстро бегала, но имела недостатки, делающие ее легкой добычей охотников: Моа была слишком любопытной, самонадеянной и забывчивой, – а кроме того, она была большой сладкоежкой. Последнее выражалось в том, что, хотя в лесной чаще было множество сочных листьев и побегов, которыми питалась Моа, она не могла обойтись без сладких фруктов, растущих на деревьях по опушке леса. Будучи птицей далеко не глупой, Моа понимала, конечно, что при ее огромном росте появляться на лесной опушке чрезвычайно опасно, однако бороться с искушением у нее не хватало сил, – к тому же, она была уверена, что сумеет убежать, если почует неладное. Начав же поглощать сладости, она уже забывала обо всем на свете, и становилась, таким образом, беззащитной и уязвимой.
Много птиц Моа погибло из-за страсти к лакомствам, но еще больше этих птиц умерло из-за неумеренного любопытства. Беда, если Моа замечала что-то новое и необычное в лесу, – любопытство начинало жечь ее изнутри, как яд съеденного по ошибке гигантского муравья. Напрасно Моа пыталась победить это болезненное жгучее любопытство, – напрасно старалась отвлечь себя чем-нибудь, напрасно уходила подальше, чтобы избежать искушения, – ее будто притягивало к необычному предмету. Вначале она наблюдала за ним издали, то вытягивая свою длинную шею, дабы рассмотреть его сверху, то наклоняясь до земли, чтобы взглянуть на него снизу. Затем она медленно приближалась к нему, держась несколько боком и делая вид, что занята совсем другим. В конце концов, Моа не выдерживала такой пытки и стремглав пускалась к тому, что так мучило ее, – и не важно, что это было: кусок древесной коры, болтающийся на ветру, огромная бабочка, отдыхающая на нагретом солнцем камне, – или чучело для приманки, поставленное хитрым охотником…
Птица Моа, которую выслеживал Кане, тоже лакомилась на опушке леса сладкими плодами, но потом убежала в чащу: что-то вспугнуло ее, – чем меньше оставалось птиц на острове, тем пугливее они становились. Моа сперва бежала быстро, а после замедлила шаги; Кане улыбнулся, поняв, почему – засохшая лиана скрутилась здесь причудливым клубком, ветер набросал на него листья, землю и перья попугаев, так что получилось подобие толстой взъерошенной птицы, которую Моа просто обязана была тщательно изучить.
Кане понял, что Моа близко. Он стал ступать осторожнее, стараясь не производить ни малейшего шума, – и в этот самый момент раздался чей-то приглушенный возглас:
– Кане, Кане! Остановись, прошу тебя!
Кане оглянулся: к нему несся, тяжело дыша, его друг Капуна.
– Капуна! – Кане бросился ему навстречу, вмиг забыв об охоте. – Как ты здесь очутился? Как ты меня нашел?… Друг мой Капуна, до чего я рад тебя видеть!
– Я с раннего утра блуждаю в этом проклятом лесу, – пожаловался Капуна, вытирая пот со лба. – Лесные духи заморочили меня, я все хожу и хожу кругами. А недавно я видел птицу Моа. Вот страшилище! Ростом чуть ли не выше деревьев, а ноги у нее такие, что если ударит человека, переломает ему все кости. О, боги, как я испугался!
Капуна засмеялся:
– Она не такая страшная, как тебе показалось. Я как раз охотился на нее, – ну да ладно, пусть живет, в лесу дичи много… Но расскажи мне, зачем ты пришел и откуда узнал, что я здесь?
– Дай перевести дух… Присядем, – да вот хоть на это поваленное дерево! Вот так… Что ты спрашивал? Откуда я узнал, что ты здесь? Догадался… Помнишь, ты когда-то приводил меня сюда и показывал ущелье, вход в которое закрывают папоротники? Я и подумал: где Кане может еще спрятаться, как не в этом ущелье. На острове не много мест, где можно скрыться… Я и шел в это ущелье, но духи застлали мне глаза, закружили и сбили с пути. Я бы пропал, наверное, если бы не встретил тебя.
– Твои предки были охотниками, они бы не допустили, чтобы ты погиб, заблудившись в лесу, который можно трижды обойти за один день, – весело сказал Кане. – Но все равно хорошо, что мы встретились. Ты первый человек, которого я вижу с тех пор, как мы с Парэ стали жить тут. Нам живется прекрасно и мы готовы остаться в нашем ущелье до конца жизни, однако мне все-таки хотелось бы знать, как там у нас в деревне, а главное, – чего скрывать, – как люди отнеслись к нашему с Парэ побегу?
– Так за этим-то я и пришел! – вскричал Капуна. – Ах, Кане, Кане, мой бедный друг!..
Кане насторожился:
– Нас осуждают? Наш поступок не одобрили? Говори же, плохие новости надо сообщать сразу!
– Ах, Кане, если бы просто не одобрили… – горестно протянул Капуна. – Все гораздо хуже: вас объявили преступниками, прокляли и осудили на вечное изгнание. И это еще не все, – на острове вот-вот начнется война. Нашлись люди, которые выступили в твою защиту, воспротивились воле вождя, и тогда Аравак и Тлалок собрали воинов, чтобы покарать непокорных.
– Великие боги!.. – только и смог произнести Кане, у которого перехватило дыхание.