Демоверсия
Шрифт:
Она положила кольцо в рукавицу, будто пытаясь согреть, и пошла домой.
– Мне скучно, – сказала Ида, пытаясь влезть Ане на колени.
Ане было некогда, она собирала вещи: уже завтра дети уедут к бабушке, бывшей свекрови, и начнется ремонт.
– А ты порисуй, – попыталась отвлечь внучку Анина мама.
– Бабуля, я уже рисовала.
– Давай, нарисуй что-нибудь для дедушки. Я отвезу, он будет рад. Ты же давно не приезжала.
– Не хочу.
Аня закатила
– А давай… рисовать портреты, – осенило ее вдруг.
У Иды загорелись глаза.
– А как это?
– Ну, ты будешь рисовать меня, а я тебя.
– А Лиля будет рисовать бабулю! А бабуля – Лилю!
Бабуля всплеснула руками:
– Ой, ну я не умею…
– Тогда ты будешь позировать, – сказала Аня, достала карандаши и раздала детям по листочку.
Стало тихо. Все начали рисовать, только Анина мама просто смотрела и улыбалась.
– Эй, поверни голову обратно! – крикнула Лиля Ане.
– Но я же рисую!
– Я тоже.
Аня повернула голову, но тут возмутилась Ида.
– Мама, я тебя уже с другой головой рисую, повернись!
Аня рассмеялась и погрозила ей пальцем.
– Все! – Ида ликует. В пять лет она рисует уже очень хорошо, и при этом быстро.
– А теперь рисуй Лилю.
Все трое по очереди рисовали друг друга и, конечно, бабулю. Получалось очень по-разному. У двенадцатилетней Лили была уже выверенная техника, свой графический стиль – она рисовала только простым карандашом и черной гелевой ручкой. Ида – цветными карандашами. Аня – тоже, но в более пастельных тонах.
На первом ее рисунке была Лиля.
У Лили длинные ноги в коротких розовых шортах и оранжевая футболка. На рисунке Ани она – сплошь ноги и руки, острые локти и выпирающие коленки. Когда Лиля была маленькой, руки у нее были слабыми – постоянно случались вывихи. Аня рисовала короткими штрихами тени на Лилином лице, а волосы сделала распущенными, лежащими на плечах волнами, сплетенными на кончиках в тугие локоны. Тщательно прорисовав зеленые глаза, длинные темные ресницы и брови, она изобразила в руках дочери скрипку, на которой Лиля играет с шести лет.
На втором рисунке Ида.
Она – сплошной улыбающийся рот, в котором виднеются маленькие блестящие зубки. Аня изображает ее широкими, размашистыми движениями. На ней домашнее платье, которое когда-то носила Лиля. А под ним – трусы, которые тоже когда-то носила Лиля. Руки у Иды свои собственные, но с ними тоже как-то не задалось: уже три раза ломала. Аня рисовала подвижные тоненькие ручки, ошибалась, стирала ластиком и рисовала заново. Волосы у Иды торчат в разные стороны непослушным пушком. Зеленым карандашом Аня очертила радужку глаз.
На третьем рисунке мама.
Мама устало улыбалась. С возрастом она немного располнела, но это ее не портило: в волосах не было седины, морщин на лице немного. Она сидела, одетая в синий халат в мелкий белый горошек, черные колготки и носки – ей почему-то часто было холодно, хотя дома жарко, и это вызывало у всех легкое недоумение. Руки, сложенные замком, спокойно лежали на ее коленях. Поза расслабленная, спина прямая. Насколько Аня знает, мама никогда ничего себе не ломала. Аня аккуратно прорисовывала контуры тяжелой груди и спокойного, объемного живота синим карандашом, обозначая горошинки пустыми кружками, когда Ида протянула рисунок:
– Мама, это ты!
Аня взяла рисунок, посмотрела и улыбнулась. Волосы светлые, слегка волнистые, чуть ниже плеч. Глаза – цвета бутылочного стекла. Она узнавала и не узнавала себя, маленькую Иду в себе, маленькую Лилю в себе. Ида нарисовала даже пару небольших морщинок, и Аня узнавала в себе свою маму. На портрете Аня улыбалась, и ямочки на щеках – общая семейная черта – были обозначены небольшими точками. Ида умела ловить мамину радость, и на рисунке Аня выглядела счастливой.
– Влад, когда ты наконец заберешь свои вещи?
Зажав трубку плечом, Аня меняла лезвие.
Лезвие всегда должно быть острым, иначе работа тормозится: пленка прорезается тяжело, руки двигаются медленно. Некоторые мастера эти лезвия пробуют затачивать. О да, Аня работала с такими: при заточке на них всегда образуются зазубрины, которые рвут пленку. Ну их на фиг.
– Послушай, а почему меня должно беспокоить, куда ты их перевезешь? Ты понимаешь, что у меня своих вещей хватает, куда мне девать еще и твои?
Аня раздражалась. Она провела ножом по пленке, нажимая сильнее, чем нужно, и кончик лезвия обломился, отскочив в сторону.
– Влад, я уже давала тебе неделю. Две недели назад. А почему ты думаешь, что у меня все проще? С чего ты взял вообще? У меня ремонт начался, я даже свои вещи выбрасываю! Почему я сейчас должна думать о твоих шмотках, вместо того чтобы работать?
– Я не могу забрать вещи. Я вчера на улице ночевал.
Аня закрыла глаза.
– Почему?
– Потому что не получилось вписаться туда, куда я собирался.
– Меня. Интересует. Только. Одна. Вещь, – сказала она, чеканя каждое слово. – Почему меня должны волновать твои проблемы, а тебя мои – нет? Почему ты не можешь хотя бы раз решить все самостоятельно? Ведь ты же можешь решить?
– Не могу.
– Вот поэтому я с тобой и развелась. А сейчас я по-человечески прошу тебя оставить меня в покое и дать поработать.
– Ой, да че ты там работаешь? Знаю я твою работу…
Аня побелела.
«Возьми себя в руки», – приказала она себе, положила телефон в карман и обернулась. За спиной стоял Стас и смотрел на нее, открыв рот.