День 21. Книга первая
Шрифт:
– Слушай, а ты ведь давно знаешь Дэмиана?
Дэмиана? Какого Дэмиана? Я и забыла, что у Браунинга есть имя. Недоверчиво покосившись в сторону раскрасневшейся от бега Левицки, я со скрипом зашевелила мозгами.
– Лет шесть, семь, наверное…
Действительно, давно. Мы поступили в Академию в один год и весь первый курс проходили на одни и те же занятия. На втором курсе произошло распределение, предметы стали более узкоспециализированными, и мы могли гордо называться будущими полицейскими, инспекторами и аналитиками. С Браунингом мы пересекались всё реже, а после выпуска оказались в одном Подразделении. Работали бок о бок мы почти три года. Всего этого, я, конечно же, вслух не сказала – я не болтаю во время пробежки.
– О, значит, ты хорошо его знаешь, да?
Это вряд ли. Уже на вступительных испытаниях я познакомилась с Патриком и кроме Патрика я не знала и, похоже, не хотела никого знать. Это был сладостный период розовых очков и крепких шор.
– Что он вообще любит? Чем интересуется?
Не дождавшись от меня вразумительного ответа, Дебби продолжила словесный артобстрел. Она действовала словно бы издалека, но и напрямую, её интерес стал мне чётко понятен.
Я поймала себя на мысли, что никогда не воспринимала Браунинга, как мужчину. Да чёрт, я почти шесть лет воспринимала, как мужчину, только Патрика. Больше для меня никого не существовало, а после – тем более. Меня бросало в дрожь от одной лишь мысли о том, чтобы снова вступить с кем-то в отношения. И вот передо мной возникла живая и бойкая Дебби Левицки с вполне нормальными человеческими интересами, и у меня случился ступор, потому что я до сих пор не могла понять, каким боком это касалось меня. Почему именно мне должна достаться слава почётного сводника? Я вообще не по этому вопросу, сложно найти кандидата хуже. У нас с ней всего пять лет разницы, а я чувствовала себя иссохшейся старухой.
– Ты хочешь поговорить о Браунинге? – я запоздало прикинулась тупой, старательно оттягивая момент объяснения. Я всё ещё не хотела её обидеть.
– Ну да, он классный. Смешно шутит, очень умный, симпатичный, высокий…
– Если честно… От меня мало толку, мы общались только по работе, – я прервала перечисления достоинств Браунинга. Мне отчего-то было жутко неловко всё это слушать. – Ты очень… – я замешкалась, пытаясь подобрать синоним к слову «приставучая», – активная… я уверена, у тебя получится всё, что ты задумала.
Я выдавила из себя самую милую улыбку, на которую только была способна. Дебби в ответ зацвела румянцем, словно моё одобрение – единственное, что ей сейчас было нужно. У меня в смартфоне сработал таймер, тренировка была закончена. Через час двадцать мне нужно было быть на работе.
Глава 3
Совещание должно было начаться через пятнадцать минут, и я решила, что успею выпить ещё один кофе. Закрывшись у себя в кабинете, я села за свой большой – почти во весь мой крохотный закуток – стол и ткнула в висящую над ним панель-монитор, запустила последние сводки аналитиков – за мерцающими строчками меня будет не так хорошо видно. Я достала фляжку, отвинтила крышку и налила в стакан виски с десертную ложку. Алкоголь, растворяясь в огненном кофе, испускал заманчивые пары, а память снова играла со мной злые шутки.
«Ты – ничтожество, которое не заслуживает ничего, кроме смерти».
Это была моя точка невозврата, моё дно, от которого я оттолкнулась. Слова Патрика так глубоко вросли в меня – слова, которые он сказал абсолютно осознанно, спокойно, взвешенно – что я начала этому верить.
Максвелл сразу заметил этот надлом: я стала халатнее относиться к своим обязанностям и к технике безопасности, словно действительно хотела поскорее отмучиться. Тогда же у меня появилась эта фляжка, только вот заполняла её я гораздо чаще, чем раз в неделю. Именно тогда что-то во мне взбунтовалось, и я предложила Патрику развод. Патрик пообещал мне хрен, а не развод, а после хладнокровно и профессионально врезал мне ребром ладони под дых. Нет, он и раньше толкал меня в стену и хватал за руки, и я, вот же дура, относилась к этому, как к появлению сильных эмоций, но он никогда не бил меня, чтобы ударить.
Патрик не давал мне развода. Развод в одностороннем порядке был исключён. Я оказалась в западне, единственным выходом из которой для меня была смерть при исполнении.
Максвелл пригласил меня на обед к себе домой, задал прямой вопрос. Не сдержавшись, я вывалила на него всё. Два часа он слушал мои рыдания и гладил меня по голове, словно одну из своих дочерей, а после сказал мне несколько простых слов, но эти слова окрылили меня:
– Флоренс, ты отличный инспектор, талантливый и способный. Ты прекрасный, добрый, отзывчивый человек. Ты умная и красивая, Флоренс. И никто, никакой Патрик не сможет это отнять у тебя.
Он разработал план моего «освобождения» и отправил на больничный к психологу. Терапия помогла мне вернуть саму себя, несмотря на то, что моя «семейная жизнь» не прошла бесследно. Со мной остались воспоминания, «триггеры» и панические атаки, но этих врагов я теперь знала в лицо – я их понимала, принимала и могла теперь с ними бороться.
На мониторе замигал красный прямоугольник – вызывали на совещание. Я, взяв недопитый стакан, отправилась вниз, в зал переговоров.
Яркий свет, длинный стол и стеклянные стены настраивали на деловой лад и даже немного пугали: на совещаниях полагалось что-то говорить, а выступать на публику я не очень-то любила. Для того, чтобы высказываться, нужно иметь собственное мнение на той или иной счёт, а у меня оно начало проклёвываться совсем недавно. Оно напоминало мне слабое блеяние, а не мнение. С этим нужно было ещё много работать.
На совещании, как обычно, присутствовали Максвелл, Браунинг и Эдвард «Тед» Уилсон – глава боевой группы. Других докладчиков не было, значит, работаем в штатном режиме. Браунинг задумчиво вертел в руках ручку и, увидев меня, слегка приподнял уголки губ, Уилсон поприветствовал меня кивком головы. Похоже, я пришла последняя.
– Раз мы все в сборе, предлагаю начать, – произнёс Максвелл, удобнее усаживаясь на стуле.
Я давно заметила, что стул этот для старшего инспектора узковат: порой он садился то одним боком, то другим, выставлял вперёд то одну ногу, то другую, однако прекращать поглощение мучного и сладкого он не собирался. Это порой забавляло меня. Когда Максвелл снова сменил положение, я невольно прыснула и оглянулась, надеясь, что моё веселье никто не заметил, но натолкнулась на прямой, изучающий взгляд Браунинга. Ну и ладно.
– Дэмиан, что ты хотел сказать? – обратился к нему Максвелл, и тот сразу же переключил своё внимание с меня на старшего инспектора.
– Нам необходимо укрепление слепых зон на границе между Промежуточной и Мёртвой. Я изучил статистику: за последние восемь месяцев в квадратах три и четыре чаще всего выходили из строя камеры слежения, в этих зонах между двумя камерами порядка трёхсот ярдов, это слишком много. Инфракрасные датчики отсутствуют, так как считается, что вероятность пересечения границы в этом радиусе мала. Я полагаю, именно с этим связано проникновение в Мёртвую зону полгода назад.
Я помнила тот случай, он изрядно потрепал мне нервы. Нам и раньше попадались храбрые идиоты, мечтавшие доказать, что океанская вода уже не токсична, и мы оцепили береговую линию только потому, что там теперь с молчаливого согласия Нового правительства проводятся эксперименты с людьми. История гласит, что всегда строились теории заговоров, и этих «разрушителей легенд» – обыкновенно бездельников или сопляков – мы ловили за шкирку в Промежуточной зоне, а после отправляли на трехнедельный карантин. Но те ребята лезли с конкретной целью – достать заражённый образец. Океанскую воду. На них были самопальные костюмы химзащиты, да и выглядела эта группка из трёх человек не настолько пугающе, чтобы мы могли принять их всерьёз. И мы просчитались.