День «Б»
Шрифт:
«Черт, как глупо, — подумал Супрун, — торчу здесь в полном одиночестве, любой немец заподозрит неладное!» Он закурил, ломая спички, но сильный порыв ветра с близкой Шпрее загасил сигарету.
Пока Супрун доставал коробок, он заметил высокого, рослого полицейского, который, повернув голову в его сторону, сбавил шаг. Еще через секунду полицейский решительно направился к нему. Супрун почувствовал, как руки его становятся ледяными и непослушными.
«Бежать? Но тогда он откроет огонь… Наверное, немцы схватили связника и на допросе он назвал время и место встречи, назвал мои приметы.
Между тем полицейский подошел к Супруну и небрежно козырнул. Его тяжелое, грубое лицо было полно подозрительности.
— Полицай-обервахтмайстер Кёрнер, — произнес он без малейшей симпатии.
— Ваши документы.
Дрожащими пальцами Супрун подал полицейскому документы, удостоверявшие его личность, командировочное предписание, пропуск в рейхс-министерство оккупированных восточных территорий, билеты на поезд до Минска.
Несколько мучительно долгих минут полицейский изучал документы, наконец вернул их и вновь козырнул.
— Все в порядке. Желаю успехов на месте.
Полицейский двинулся дальше, хозяйски посматривая по сторонам. А мужчина в сером плаще, сдерживая бешено бьющее сердце, жадно задымил сигаретой.
Он обратил внимание на крохотный серый листок, который полицейский вложил между страниц его паспорта…
Глава 3
Кастусь Зеленкевич был одним из тех белорусских парней, которым не за что было любить советскую власть. До революции его отец был управляющим в большом имении графа Пусловского. Но в 1925 году, когда Кастусю был всего год, отца арестовали, увезли в Минск, и больше семья его не видела. Говорили, что попал он на Соловки и там сгинул. Мать тогда заплакала и сказала:
— Вот, сынок, власть-то народная! Кому все дает, а у кого последнее отберет…
«Все» народная власть давала двадцатилетнему Алешке Шпаку, сыну голодранца из ближней деревни. Демобизировавшись из Красной Армии, он заправлял всем в комитете деревенской бедноты и теперь решал, кого казнить, а кого миловать. Дошло до того, что матери Кастуся Шпак заявил:
— Ты что, тоже своего пащёнка в школу надумала отдавать? Не выйдет! Теперь у нас народ должен учиться, а не такие кровососы, как вы. Вон, две коровы у вас на дворе! Это ж куда такое годится?..
На всю жизнь запомнил Кастусь, как уводила мать со двора продавать корову. Продала и добилась того, чтобы ее признали «середнячкой», а сын пошел в школу вместе с другими…
Потом было еще много бед и унижений. Был колхоз, в который силой загоняли всех в 1932 году, были уроки, на которых учителя рассказывали, как весело и богато жить в Советской стране и как голодают в буржуазных странах. А между тем двоюродный брат соседа, живший в Польше, в Несвиже, и приехавший навестить родню, удивлялся: «И как вы тут еще не передохли? Ну, у нас, конечно, тоже не рай, но не такое же…»
Мать от непосильной работе в колхозе совсем согнулась, постарела раньше времени. А в жарком июне 1941 года к Зеленкевичам пришел сытый, холеный командир в фуражке с синим верхом и тремя кубиками в петлицах. Кастусь узнал Алексея Шпака.
— Ну что, пани Зеленкевич? — издевательски произнес НКВДшник, обращаясь к матери. — Пройдемся, как говорится, с вещами…
Все попытки выяснить, за что арестовали мать, оказались тщетными. Единственное, чего добился Кастусь, — мать распространяла провокационные слухи. Сказала у колодца, что по железной дороге день и ночь идут армейские эшелоны и что это неспроста. Война началась через две недели…
Немцы захватили село, где жил Кастусь, на второй день войны. Фронт быстро покатился дальше, и в селе установилась относительно мирная жизнь. Немцев сперва все опасались, но потом увидели, что ничего страшного они, в общем, не делают, даже наоборот. Распустили колхоз, открыли церковь, которую еще в 1928-м превратили в склад зерна. В школе продолжались уроки. Правда, из учебников повырывали все страницы с портретами Сталина, но спорить с этим никто не стал. На постое в селе стояла часть, укомплектованная немолодыми австрийцами. Они к сельчанам относились вполне нормально.
Некоторое время Кастусь раздумывал, как поступить. То, что советскую власть, лишившую его родителей, скинули, было радостно. А с другой стороны, жить под немцем ему представлялось все же неправильным — как ни крути, а захватчики. На митингах они объясняли сельчанам, что намерены освободить от Сталина всю Россию. Только хватит ли на это у них сил?.. Кастусь смотрел на карту и качал головой. Уж больно той Германии мало. Даже если представить, что Гитлер захватит Москву, то наши спокойно отступят дальше, и все дела. Захватят немцы Урал — а наши в Сибирь пойдут… Так ведь раньше народ в Германии кончится. Ну а если даже и вообразить, что немцам удалось захватить все от Бреста до Владивостока — это как же они собираются порядок поддерживать на таких пространствах?! «Нет, правильно все же у нас до войны про Гитлера говорили — ненормальный он, — решил Зеленкевич. — Чего на весь мир-то с войной полез?»
А тут еще в окрестностях села объявился партизанский отряд. Австрийцев они шуганули так, что через две недели их сменили немцы, прибывшие вместе с двумя бронемашинами. И началось. Искали в селе партизанских сообщников, никого не нашли, но трех хороших ребят — с ними Кастусь учился в школе — публично повесили перед сельсоветом. А потом начали массово отправлять молодежь на работы в Германию. Отправляли по алфавиту, и до того, как очередь дошла до него, Кастусь принял решение бежать к партизанам. Мысль о том, чтобы уехать с родины куда-то в Европу и горбатиться там на фашистов, ему вовсе не улыбалась.
Было это в августе 1942 года. Кастусь с несколькими хлопцами отправился в лес на заготовку дров, ну а там намеревался потихоньку «отстать» от своих и пойти на поиски партизан. Но все получилось совсем не так, как он предполагал. Не успел прошагать по лесной дороге и сотни шагов, как раздалось повелительное «Halt!». А дальше и вовсе что-то непонятное — трое здоровущих немцев с винтовками сгребли парней в охапку, покидали в кузов грузовика и, похохатывая, повезли куда-то в сторону райцентра.