День «Б»
Шрифт:
Как оказалось, так проходила «добровольная» вербовка в состав белорусского охранного батальона «Шума». Две тысячи ребят, не спрашивая ни мнения их, ни желания, обрядили в форму солдат вермахта, выдали пятьдесят советских винтовок на всех и дали подписать контракт, согласно которому они обязались служить полгода. А потом — казармы, занятия до седьмого пота.
Ошеломленный произошедшей с ним переменой, Кастусь еще какое-то время надеялся, что через полгода его отпустят домой. Ничего подобного — контракт продлили автоматически, потом еще и еще. Все офицерские должности в батальоне занимали немцы, которые за малейшую провинность били белорусских новобранцев смертным боем. И Кастусь с завистью слушал в казарме рассказы
Об одном молил Бога Кастусь — чтобы не пришлось ему участвовать в расстрелах и казнях. Не смог бы он выпустить пулю в своего. Но, видно, у немцев для этого имелись другие, проверенные кадры. «Шумовцев» применяли только для охраны аэродромов, складов, казарм и железных дорог, а также поиска партизан в лесах.
Люди в батальоне были разные. В основном — обычные сельские ребята, которые, будь сейчас в Белоруссии советская власть, служили бы в Красной Армии. Конечно, у каждого из них имелись к Советам свои претензии, а иногда даже и счеты, но в целом назвать их убежденными противниками большевизма язык бы не повернулся. «Идейные» были в явном меньшинстве. Они из принципа говорили только по-белорусски, через слово проклинали Сталина и мечтали о тех временах, когда Гитлер даст Белоруссии независимость. «Как же, дожидайтесь, — думал Кастусь, — у него голова только об одном болит, у вашего Гитлера, — как бы продержаться подольше. А подольше он продержится только с помощью таких вот, как вы!»
Так прошли 1942-й и большая часть 1943 года. Фронт был еще далеко, но все чаще доносилось до Зеленкевича его угрожающее громыханье. «Бежать к партизанам, — думал он, ворочаясь бессонными ночами на жесткой койке. — Бежать, пока не поздно!»
А вышло так, что проворонил нужный момент. В один из летних дней 1943-го аэродром, который охранял его батальон «Шума», подвергся мощному удару советской штурмовой авиации. Много «шумовцев» тогда погибло. А буквально через неделю остатки батальона были разгромлены партизанами. Вернее, не разгромлены, а просто без всякого сопротивления сдались им в плен и влились в ряды партизанского отряда… Кастусь в это время дежурил в городе по казарме. Вот так получилось, что он остался в своем батальоне единственным «старичком» и был автоматически повышен до капрала. А в часть пригнали новобранцев — так же, насильно или обманом собранных по деревням 18-летних ребят, которые толком не понимали, чем им предстоит заниматься…
Все кипело в душе у Кастуся. И дошло до точки кипения в тот самый миг, когда пожилой дядька, проходивший мимо на улице, почти не разжимая губ, бросил ему в лицо грязное ругательство, прибавив «…фашистская». «Кто хочет, тот действует, — подумал тогда Зеленкевич, — а кто не хочет — придумывает причины». И он начал действовать…
Вскоре в казарме нашли ворох листовок, призывавших к борьбе с захватчиками. Виновных не обнаружили. Батальоненфюрер, бывший майор польской армии, перед строем охлестал капрала Зеленкевича по лицу, но делу это не помогло.
Во время дежурства Кастуся на стене комендатуры появился огромный плакат «Смерть Гитлеру». На этот раз Зеленкевича посадили под арест, грозили отправить на Восточный фронт рядовым. Из Минска приезжал допрашивать его следователь из СД. Но никаких результатов следствие опять-таки не дало. Пришли к выводу, что в городе действуют партизанские связные.
С аэродрома, который охраняли «шумовцы», не смогли взлететь несколько бомбардировщиков «Хейнкель-111». Выяснилось, что взлетная полоса была кем-то перекопана. Кастусь не стоял тогда в охранении, аэродром стерегли хлопцы из его взвода, с которыми у него были хорошие, доверительные отношения. К счастью для них, немцы списали вину на дежурного техника, которого командир эскадрильи по каким-то причинам терпеть не мог. Попытки техника оправдаться, ссылаясь на кротов, которых действительно было в этой местности много, успеха не имели.
А потом в казарму в сопровождении батальоненфюрера вошел человек, которого Кастусь уже видел раньше. Ему было лет сорок, и он был одет в новенькую, недавно пошитую форму с недавно введенными знаками различия «Шумы» — черными погонами со свастикой и серебристыми звездочками в черных петлицах. Лицо у человека было сытым и довольным.
— Это ваш новый роттенфюрер, — сказал поляк.
Перед Кастусем стоял Алексей Шпак собственной персоной.
На построении роты Зеленкевичу показалось, что Шпак его не узнал. Однако он ошибся. Уже после отбоя новый роттенфюрер, проходя по казарме, словно невзначай склонился к его койке и зло прошептал:
— Вот где ты мне попался, пащёнок! Ну теперь держись…
Теперь вредить немцам стало особенно трудно. Шпак действительно не спускал с Зеленкевича глаз и при каждом удобном случае накладывал взыскания. Кастусь недоумевал: как это НКВДшник мог оказаться на службе у оккупантов? Ведь немцы тех, кто при Советах служил в НКВД, близко не подпускали к командным должностям. Но унтер-капрал Сергей Бовт, с которым у Зеленкевича были хорошие отношения, объяснил ему:
— Дежурил я как-то в офицерской столовой и слышал, как батальоненфюрер с немцами про Шпака разговаривал. Так вот, Шпак сам к ним пришел, еще в 1941-м. Не иначе как хотел жизнь купить. Они его главой полиции поставили где-то в Литве, но там он вроде как оплошал — не раскрыл вовремя группу подпольщиков. Вот его и сослали к нам…
Однажды Кастуся и еще нескольких шуцманов его взвода отрядили на охрану железнодорожного вагона. Вагон стоял в тупике, на отдаленном пути, и двери его были опломбированы.
— Солдат… эй, солдат, — услышал Кастусь еле слышный шепот сквозь дверь вагона.
— Кто здесь? — так же шепотом отозвался он.
— Водички бы нам, солдат… Третьи сутки без воды стоим.
— Кто вы? — почему-то спросил Зеленкевич.
— Нас везут в Освенцим, — просто ответили ему.
Слово «Освенцим» было хорошо известно Кастусю. Он сам не знал, что на него нашло, но бросился к вагону и с помощью своих товарищей начал сдирать с тяжелой двери пломбы и замки…
Очнулся он только тогда, когда почувствовал боль от ударов. Незнакомый эсэсовский офицер наотмашь бил его кулаком по лицу, рядом другие немцы избивали ребят из взвода. К эсэсовцу почтительно подскочил, сгибаясь в поклоне, батальоненфюрер, но немец и его сбил с ног ударом кулака…
За освобождение ста двадцати евреев капрал Зеленкевич, унтер-капрал Бовт, шуцманы Крайний, Морозевич, Романов, Слюсарь и Щуровский 15 июня 1944 года были приговорены военно-полевым судом к расстрелу. Кастусь так никогда и не узнал, что спас его от неминуемой смерти группенфюрер СС Курт фон Готтберг. Когда ему подали на утверждение приговор суда, глава оккупированной Белоруссии поморщился и, постучав пальцем по бумаге, заметил:
— К чему это?.. Эти евреи и так подохнут, не сегодня, так завтра, не в Аушвице, так в другом месте. А белорусов, желающих держать винтовку и стрелять в большевиков, у нас не так уж и много. В те дни, когда судьба Вайсрутениен решается на полях сражений, эти семеро должны искупить свою вину кровью и только кровью. В бою. С оружием в руках.
Вот так и вышло, что Кастусь Зеленкевич вернулся в свой батальон и в его составе был переброшен в столицу оккупированной Белоруссии — Минск.