День гнева
Шрифт:
— Матерь Божья… — задавленно восклицает сержант за его спиной.
Эскивель, резко обернувшись, рычит:
— Рядов не разравнивать! Глаза прямо! Правое плечо вперед — марш!
И вот, за считанные минуты до того, как французский авангард миновал фонтан Нептуна, мимо оторопелых кавалеристов невозмутимо дефилирует маленький отряд — гренадеры маршируют, уставясь в пустоту, словно не замечая грозно нависающей над ними громады людей и лошадей, — и, четко завернув за угол, целым и невредимым скрывается под деревьями Пасео-дель-Прадо.
К половине двенадцатого, когда кавалерия по улице Сан-Херонимо выступила к Пуэрта-дель-Соль, императорские войска, размещенные в предместьях Мадрида, покинули расположение и двинулись к городским заставам, исполняя приказ: перекрыть
25
Карл V Габсбург (1500–1558) — император Священной Римской империи из династии Габсбургов, правил Испанией (Кастилией и Арагоном) как Карл 1.
Покуда большей частью вдоль Прадо происходят стычки между горожанами и передовыми частями кавалерии, конюх королевских конюшен Грегорио Мартинес де ла Торре, 50 лет, и Хосе Доктор Сервантес, 32 лет, направляющиеся в казармы испанских гвардейцев за оружием, вынуждены повернуть обратно — путь им перекрывает колонна конницы. В скором времени они встречают знакомого по имени Гаудосио Кальвильо, служащего таможенного ведомства, — тот спешит к ним навстречу, таща четыре ружья, две сабли и патронную суму. Сообщает, что совсем близко, на Реколетос, его сослуживцы по таможне собирались напасть на французов, а может, и уже напали. А потому каждый берет по ружью и следует за ним. По дороге, увидев, что они вооружены и вид у них решительный, присоединяются к ним садовники герцогини де Фриас и маркиза де Пералес — Хуан Фернандес Лопес, Хуан Хосе Постиго, Хуан Торибьо Архона, причем первый несет собственное охотничье ружье, у прочих же имеются только навахи. Таким манером появляются они на Реколетос в тот миг, когда таможенники и еще сколько-то горожан вступают в бой с передовыми дозорами французов, там появившимися. Перескакивая через заборы и изгороди, пригибаясь, прячась за деревья парка, шестеро присоединяются к довольно значительному отряду, в рядах которого среди прочих бьются чиновники пограничной стражи Ансельмо Рамирес де Арельяно, Франсиско Рекена, Хосе Авилес, Антонио Мартинес и Хуан Серапьо Лоренсо, а также рабочие с черепичной фабрики на улице Алькала Антонио Коломо, Мануэль Диас Кольменар, братья Мигель и Диего Мансо-Мартин и малолетний сын последнего. Им удается напасть на нескольких французских разведчиков, беспечно продвигающихся по саду Сан-Фелипе Нери. Обстреляв их, мадридцы выхватывают навахи и устраивают форменную резню, столь кровавую и жестокую, что, сами устрашась содеянного и в предвидении неизбежной кары, разбегаются кто куда и прячутся. Таможенники решают укрыться в одном из зданий своего ведомства все на той же Реколетос, садовник Лопес, не расстающийся с дробовиком, увязывается за ними, и никто из них не подозревает, что уже очень скоро, когда французы всей силой нагрянут сюда, чтобы отомстить за своих зарезанных товарищей, убежище это станет для них смертельной ловушкой.
Начальник королевской тюрьмы отказывается верить своим ушам:
— Чего, ты сказал, они хотят?
Главный надзиратель Феликс Анхель, только что положивший ему на стол исписанный лист бумаги, пожимает плечами:
— Нижайше просят.
— Вот я и спрашиваю — о чем они просят?
— Чтобы их отпустили защищать отчизну.
— Ты издеваешься, Феликс?
— Боже меня упаси.
Начальник цепляет на нос очки и все еще недоверчиво пробегает глазами прошение, которое надзиратель, как предписано правилами внутреннего распорядка, представил ему на рассмотрение:
Паелику в городе наблюдаются безпорядки, а с балконов слышно, что нужны люди и оружие для защиты Родины и Короля, я, ниже падписавшийся. Франсиско Хавьер Кайон, от своего лица и от имени арестантов, отбывающих срок отсидки во вверенном вам исправительном заведении, нижайше прошу отпустить нас на свабоду, дабы палажить жизнь на алтарь борьбы с чужиземцами и на благо отчизны. Клятвенно обисчаем все вернуться в тюрьму.
Начальник, все никак не оправясь от изумления, смотрит на старшего надзирателя:
— Какой это Кайон? Номер пятнадцатый, что ли?
— Он самый. Грамотей, как сами изволите видеть. И слогом владеет.
— И что же — ему можно доверять?
— Можно-то оно конечно можно…
Начальник ерошит бакенбарды и бормочет с большим сомнением в голосе:
— Дело неслыханное… Ни в какие ворота… Даже в наших прискорбных обстоятельствах… И потом, среди них есть такие, кто отбывает срок за особо тяжкие… Как же можно их отпускать?
Надзиратель покашливает, глядя себе под ноги, а потом переводит взгляд на своего начальника:
— Еще сказали, что взбунтуют тюрьму, если их прошение не удовлетворят по-хорошему.
— Как? Они угрожают?! — Начальник стучит кулаком по столу. — И эти канальи осмелятся?!
— Тут ведь дело такое… Как посмотреть… Можно сказать, они уже осмелились… Собрались во дворе и забрали у меня ключи. — Надзиратель показывает на бумагу. — Это прошение, вообще-то говоря, формальность. Доказательство благих намерений.
— Они вооружены?
— Ну, опять же, как сказать… Обычное дело — заточки разного вида и фасона… Да, еще они обещают поджечь тюрьму.
Начальник утирает лоб платком.
— Это, надо полагать, тоже в доказательство благих намерений?
— Да я что, господин начальник… Это они так говорят…
— А ключи ты им отдал тоже по-хорошему?
— Чего было делать?! Вы же знаете, какой это народ. «По-хорошему» — это ведь так говорится…
Начальник поднимется из-за стола и раза два обходит его кругом. Останавливается у окна, озабоченно прислушиваясь к пальбе, доносящейся снаружи.
— Ну и как ты считаешь — они сдержат слово?
— Не имею на этот счет ни малейшего понятия.
— А если тебя поставить над ними старшим, так сказать? А? Что скажешь?
— Скажу, и притом со всем почтением, что если это шутка, то неудачная.
Начальник в замешательстве снова утирает лоб платком. Возвращается за стол, надевает очки, перечитывает прошение.
— Сколько у нас сейчас народу?
Старший надзиратель достает записную книжку:
— На утренней перекличке отозвалось восемьдесят девять душ. Это здоровые. И еще пятеро — в лазарете. Итого девяносто четыре. — Он закрывает книжку и добавляет многозначительно: — Было утром.
— И все желают воевать с французами?
— Нет. По словам Кайона, таковых имеется пятьдесят шесть. Остальные тридцать восемь, если считать и больных, предпочитают спокойно оставаться здесь.
— Безумие какое-то, не находишь, Феликс? Не тюрьма, а натуральный сумасшедший дом.
— День такой, господин начальник. Отчизна в опасности и всякое такое…
Начальник подозрительно смотрит на него:
— Ты что?.. Ты, может, тоже намереваешься… с ними?
— Я? Да ни за какие коврижки!