День гнева
Шрифт:
Даоис растерянно смотрит на бумагу, валяющуюся у ног. Он и сам не заметил, как разорвал приказ, — однако же вот они, клочки, лежат на земле. Наконец, словно очнувшись от тяжкого забытья, он замечает удивленные лица Веларде и других офицеров, нетерпеливое ожидание в глазах артиллеристов и волонтеров. И внезапно ощущает странную легкость, словно свалил с плеч неимоверной тяжести бремя. Ему даже хочется рассмеяться — никогда прежде не было у него на душе так спокойно, так ясно и светло. Выпрямившись, он проверяет, на все ли пуговицы застегнуты его мундир и жилет, выхватывает из ножен саблю, указывает ею на ворота парка.
— Будем драться! Оружие — народу! Разве там не наши братья?!
Кроме фуэнкарральского падре, тяжело раненного и вынесенного паствой из боя, на Пуэрта-дель-Соль сражается еще один священник, и зовут его дон Франсиско Гальего
— Право слово, шли бы вы отсюда, дон Франсиско… Место ли тут духовному лицу? Его ли это дело? Того и гляди убьют, что монашки ваши скажут?
— Плевать мне на них тысячу раз! А дело мое — как раз то, что на улице делается. Присоединяйся к нам, сын мой, или дуй домой, прячься.
— С вашего позволения, я лучше и правда пойду…
— Ступай, ступай с Богом, не путайся под ногами.
Ободренные тонзурой, сутаной и решительным видом священника, вокруг собираются люди. Среди них — служащий королевской почты Педро Линарес, 52 лет, с французским штыком в руках и разряженным пистолетом за поясом, сапожник Педро Иглесиас Лопес с улицы Оливар, вооруженный собственной саблей, которой полчаса назад убил на углу Ареналя французского солдата.
— Стойте, не бегите! — одушевляет их священник. — Пусть никто не посмеет сказать, что испанцы показали спину!
Набирается человек шесть мужчин и мальчик — с ножами, штыками и двумя карабинами, отбитыми у драгун, — и они решительно направляются на улицу Капельянес, а там возле фонтана видят троих примостившихся за тумбой солдат: чередуясь, двое целятся и стреляют, пока третий заряжает.
— Наши! — ликует дон Франсиско. — Наша армия вступила в бой!
Его ждет скорое разочарование. Один из стреляющих — младший сержант инвалидной команды Виктор Моралес Мартин, 52 лет, некогда служивший в драгунском королевы Марии-Луизы полку, и на улицу он с тремя сослуживцами, которых в сумятице вскоре где-то потерял, вышел на свой страх и риск, без разрешения покинув казарму на улице Бальеста. Двое других, сильно помоложе, носят синие мундиры с синими же воротниками и красными отворотами, а на шляпах — красную кокарду с белым крестиком посередине: отличительная особенность швейцарских полков на испанской службе. Солдат на ломаном испанском языке с грубоватым германским выговором тут же объясняет, что они с напарником — родные братья, Матиас и Марио Шлезеры из кантона Ааргау, и дерутся сами по себе, поскольку их 6-й швейцарский полк получил приказ носу не высовывать из казармы. Они как раз туда и возвращались, но попали в самую гущу уличной схватки, сумели разоружить нескольких убегавших врассыпную французов, ну и вот теперь — здесь. Воюют.
— Благослови вас Господь, чада мои.
— Укходите отсюда, фаше пр-реподобие. Идет еще мнок-ко францозен, ja.
И правда. От площади Селенке поднимаются, прячась за своими пущенными вперед конями, двое спешенных драгун, а позади маячат еще сколько-то синих мундиров. Чуть завидев скопление людей на углу, французы останавливаются и открывают огонь. Пули сбивают штукатурку со стен.
— Отсюда ничего не сделать! — кричит капеллан. — За мной!
И хотя солдаты пытаются удержать его, тотчас бросается на врага, ухватив ружье как палицу и увлекая за собой мирян. Новый залп, кучный и меткий, ударивший им навстречу, убивает сержанта Моралеса, смертельно ранит Матиаса Шлезера, которому два дня назад исполнилось двадцать девять лет, а его брата отрикошетившая пуля задевает по касательной. Ошеломленного капеллана люди оттаскивают в безопасное место. Французы бросаются в штыки, и уцелевшие горожане, в ужасе убегая по направлению к Дескальсас, пытаются укрыться в домах, стучат в двери — никто, однако, им не отпирает. Сапожнику Иглесиасу и почтарю Линаресу удается удрать к самому Сан-Мартину, а капеллан, повредивший ногу, успевает добраться лишь до главного входа в монастырь: он колотит в ворота прикладом, прося убежища, но никто не отзывается, и тут французы настигают его. Дон Франсиско поворачивается к ним и, готовый смиренно принять все, что ни пошлет Господь, и вверить Ему свою душу, читает сам себе отходную. Однако при виде тонзуры и сутаны немолодой офицер с седеющими усами вытянутой саблей преграждает путь своим солдатам, намеренным заколоть капеллана на месте.
— Богопротивные еретики, Люцифером отродье! — кричит тот.
Французы,
Бегут не только с площади Дескальсас. Ближе к южной части города, на дальнем конце Пласа-Майор те, кто выжил и уцелел после атаки тяжелой кавалерии у Толедских ворот, тоже отступают в беспорядке вверх по склону, к Растро и площади Себада. Схватка вышла столь ожесточенной, резня — столь кровавой, что французы никого не щадят. Кирасиры рубят всех, кто попадается им на пути, и вконец измученный маркиз де Мальпика пытается уйти узкими улочками, соседствующими с Кава-Баха, и еще поддерживает своего слугу Ольмоса, который попал под копыта и теперь беспрестанно мочится кровью — причем хлещет из него, будто свинью зарезали.
— А куда мы теперь, ваше сиятельство?
— Домой, Ольмос.
— А французы как же?
— Не беспокойся. Ты сегодня сделал достаточно. И полагаю, я тоже.
На углу улиц Толедо и Сьерпе лузитанский драгун Мануэль Руис Гарсия, отступая вместе с тремя уцелевшими «валлонами» — Палем Монсаком, Грегором Францманном и Францем Веллером (знакомы они с утра, но кажется, будто полжизни прожили бок о бок), — останавливается и, с безмятежным спокойствием зарядив ружье, выставляет дуло, тщательно целится и сбивает с лошади скачущего вверх по улице француза.
— Последний патрон был, — сообщает он Веллеру.
И все четверо бросаются бежать, пригибаясь под огнем, уворачиваясь от пуль наступающих французов. Они выдохлись, и Руис предлагает спрятаться в казармах его полка — тут неподалеку, на площади Себада. Прибавляют шагу, потому что вокруг свистят пули, а кроме того, все громче слышится дробный перестук копыт — конница нагоняет. Только достигнув перекрестка улицы Велас, валлоны вдруг обнаруживают, что драгуна с ними нет, и, обернувшись, видят: он распростерт лицом вверх посреди мостовой.
— Scheisse, — цедит сквозь зубы эльзасец Веллер.
Не повезло. Сперва их однополчанин Лелека, теперь вот этот испанец. Минуту он раздумывает, не помочь ли — может, только ранило? — но кирасиры уже совсем близко, а выстрелы продолжают греметь, так что валлонский гвардеец спешит дальше.
Мимо убитого лузитанского драгуна, по-прежнему сжимая в кулаке ножницы, пробегает торговка рыбой Бенита Сандоваль Санчес, 28 лет, дравшаяся до последнего у Толедских ворот. В сумятице боя, еще до того, как все бросились врассыпную, спасаясь от кавалерии, она потеряла из виду мужа, Хуана Гомеса, и сейчас пытается через Пуэрта-де-Морос кружным путем вернуться к себе, в дом № 17 по улице Палома. Однако лошади преследователей все ближе, а бежать трудно — длинная юбка сковывает движения, хоть Бенита свободной рукой и приподняла подол. Поняв, что ее вот-вот догонят, она сворачивает на улицу Умильядеро, ныряет в подъезд, задвигает щеколду на двери и замирает в темноте, боясь перевести сбившееся от долгого бега дыхание и чувствуя, как колотится, чуть не выпрыгивает из груди сердце. Прислушивается к звукам, доносящимся снаружи, и понимает, что уловка не удалась: стук копыт стихает, звучат разозленные голоса французов, а затем на дверь струшиваются тяжкие удары. Не питая иллюзий насчет того, что ждет ее, зная, что смерть — далеко еще не самое скверное, Бенита несется вверх по лестнице, стучит в двери и вот, завидев открытую, врывается туда, меж тем как внизу трещит высаженная филенка и по ступеням гремят сапоги, звенит сталь. В квартире никого нет, и Бенита, пробежав по комнатам с тщетными криками о помощи, возвращается в прихожую и лицом к лицу сталкивается с несколькими кирасирами.
— Viens, salope!
Окошко слишком далеко — не выбросишься, и тогда Бенита остриями верных ножниц полосует лицо первого француза, попытавшегося ее схватить. Отбиваясь, отступает в глубь квартиры, и вконец разъяренные от этого сопротивления французы стреляют в упор и уходят, оставив ее в луже крови и сочтя мертвой. Она получила несколько тяжелых ран, но вернувшиеся хозяева обнаружили, что Бенита еще дышит. Едва ли не при смерти доставленная в лазарет при монастыре Третьего ордена, [29] она выживет, и еще много лет, до самой ее смерти весь квартал будет глубоко почитать героиню страшной битвы у Толедских ворот.
29
Монашеский орден, учрежденный святым Франциском около 1221 г., а в 1401 г. получивший собственный устав и название Третьего ордена устава св. Франциска.