День гнева
Шрифт:
— Никто! — прокатывается над толпой восторженный рев.
И капитан, несколько воодушевив свое воинство, ибо знает, что липуч, как зараза, не только страх, но и боевой задор, направляет угольщика с его отрядом на крыши и балконы примыкающих к парку домов, в монастырский сад — держать, когда начнется, выходы с улицы Сан-Хосе на Сан-Бернардо.
— Как вы считаете, капитан? — вполголоса спрашивает его, с сомнением покачивая головой, писарь Альмира.
Веларде только пожимает плечами. Важно подать пример. Быть может, это усовестит остальных и сотворит чудо. Вопреки мрачным ожиданиям Даоиса он продолжает верить, что, если Монтелеон окажет сопротивление, мадридский гарнизон в стороне стоять не будет, рано или поздно примкнет к мятежу.
— Я считаю, надо держаться во что бы то ни стало, — отвечает он.
— Да, но… сколько?
— Сколько
Негромко переговариваясь, они смотрят, как добровольцы идут на позиции. В этом отряде численностью человек в пятнадцать среди прочих — цирюльник Херонимо Мораса, привратник городского суда Феликс Тордесильяс, плотник Педро Наварро, хозяин винного погребка на улице Орталеса Хосе Родригес с сыном Рафаэлем и двое братьев Амадор, Антонио и Мануэль, за которыми, волоча по земле тяжелую корзину с патронами, неотступно следует третий — одиннадцатилетний Пепильо.
Получив ружье и горсть патронов, Франсиско Уэртас де Вальехо, 18-летний сеговиец из хорошей семьи, занимает позицию, где ему было сказано: на балконе второго этажа в доме, стоящем как раз напротив ограды парка. Оттуда ему виден угол улицы Сан-Бернардо. Вместе с Франсиско — еще двое. Один — молодой, тощий, очкастый, — протянув руку, церемонно представился Висенте Гомесом Пастраной, типографским наборщиком. Другой — жилец или владелец этого самого дома — улыбчивый сеньор средних лет, с полуседыми бакенбардами, в охотничьих гамашах, с перекрещенными на груди патронташами и с ружьем в руке.
— Отличное место, — говорит он. — Когда французы выйдут из-за угла, мы их будем бить косоприцельным огнем.
— Вы, я вижу, во всеоружии.
— Собирался с утра пораньше с моим легашом в Фуэнкарраль. А потом решил остаться. Не все же кроликов стрелять…
Кажется, что этот охотник, назвавшийся Франсиско Гарсией — для друзей и близких дон Курро, — постоянно пребывает в добром расположении духа и вроде бы совсем не тревожится за целость своей квартиры. При содействии Франсиско и наборщика он сдвигает мебель, освобождает проход на балкон, укладывает к железным перилам два скатанных матраса, устраивая нечто вроде бруствера или парапета для защиты от пуль. Потом убирает из шкафа кое-какой фарфор и образ Иисуса Назарянина, уносит это все для большей сохранности в спальню. Оглядевшись с довольным видом по сторонам, подмигивает соратникам:
— Дражайшую свою половину к брату отослал. Еле уговорил — ни за что не хотела. Надеюсь, все же не разнесут мое обиталище вдребезги… А то она вернется — чего доброго, без чувств брякнется.
Устроившись на балконе, трое наблюдают, как по монастырскому саду снуют вооруженные люди, как занимают позицию на противоположном тротуаре у самых ворот парка. Хватает и криков, и беготни, и противоречащих один другому приказов, но все же дисциплина, можно сказать, на высоте. В окнах единственного в Монтелеоне здания, стоящего невдалеке от улицы, мелькают белые мундиры волонтеров короны а у ворот — темно-бирюзовые, артиллерийские. Франсиско Уэртас следит, как отдает распоряжения у входа капитан в зеленом мундире. Он не знает, как его зовут, но видит — военные и гражданские повинуются ему беспрекословно. И это вселяет толику уверенности в юного сеговийца, приехавшего в Мадрид искать себе в какой-нибудь канцелярии место, на которое благодаря высоким родственным связям вправе рассчитывать, из дому же дядюшки своего, дона Франсиско Лоррио, вышедшего утром, исключительно чтобы поглядеть, что за столпотворение такое на улицах, но поддавшегося общему порыву. И когда отворились ворота Монтелеона и народ хлынул внутрь, требуя оружия, юноша счел постыдным оставаться на улице. Вот он и пошел со всеми, а потом не успел опомниться, как в руках у него оказалось сверкающее ружье, а карманы набиты патронами.
— Не выпить ли нам по стаканчику, пока ждем: одно другому не помеха? А? Составите компанию?
Дон Курро приносит бутылку сладкой анисовой настойки, три стакана и три «гаваны». Сделав глоток, юноша чувствует, как прибывает сил и бодрости.
— Хорошо бы завалить какого-нибудь француза, — мечтает вслух печатник.
— Выпьем за ваше похвальное намерение. — Хозяин вновь наполняет стаканы. — И — во здравие короля Фердинанда!
На улице начинается какое-то движение. Уэртас с незажженной сигарой во рту — курить сейчас было бы явно не ко времени — и с мушкетом в руках выходит на балкон, торопливо допив свою порцию. Люди залегли на мостовой, те, что
— Мюрат приглашает нас, сеньоры, на первую кадриль, — говорит дон Курро, невозмутимо попыхивая сигарой.
Франсиско Уэртас замечает, как дрожат руки типографа, когда тот, притушив сигару, засыпает порох в дуло ружья, вставляет пулю, забивает ее шомполом. Юноша делает то же самое и, чувствуя, как ползет холодок по хребту, как сосет под ложечкой, вместе с товарищами становится на колени за доморощенным бруствером, приникает щекой к ложу приклада. Ощущает запах ружейного масла, дерева, железа и вдруг, будто спохватившись, думает с испугом: «Что я тут делаю?»
С соседнего балкона кричат, оповещая о приближении французов.
К Монтелеону до сих пор не вышел только отряд под командой Бласа Молина Сориано. Переусердствовав немного в предосторожностях, ибо свежи еще в памяти картины бойни у дворца, он повел своих людей самой кружной дорогой — не дай бог нарваться на французов. И ради того, чтобы пройти незамеченными, они с площади Тудеско поднялись по Сан-Пабло, оттуда — к площади Сан-Ильдефонсо и, проблуждав по улицам, выходят теперь на улицу Сан-Висенте, откуда уж рукой подать до Маравильяс. Желанная цель так близка, что они, отчасти утратив осторожность, кричат: «Ура Испании!» и «Смерть французам!» Но, повернув за угол, слесарь вскидывает руку и останавливает отряд.
— Тихо! — приказывает он. — Всем молчать!
Сгрудившиеся вокруг люди смотрят на уходящую вверх улицу. Слушают. Крики «ура!» и «смерть!» стихли, на лицах — убийственная серьезность. Как и Молина, каждый внимает звукам, которые ни с чем невозможно спутать: из-за домов зловеще и явственно, ни на миг не смолкая, доносится частая сухая трескотня ружейных выстрелов.
У парка Монтелеон идет бой.
5
От половины первого до часа дня Мадрид оказался разрезан надвое. Все главные проспекты от Пасео-дель-Прадо до Паласьо-Реаль заняты французскими войсками: кавалерия расчищает улицы опустошительными атаками; артиллерия бьет по всему, что шевелится, а пехота продвигается от одного перекрестка к другому, закрепляя успех. Успех, впрочем, сомнительный: хотя наполеоновская армия мало-помалу овладевает городом, никак нельзя сказать, что сопротивление полностью подавлено. Кирасиры из бригады Рига застряли на Пуэрта-Серрада; пушки бьют по Пласа-Майор, по площадям Санта-Крус и Антона Мартина, и горожане рассеиваются по прилегающим улицам, однако тут же собираются снова и упрямо нападают на французов из подворотен и подвалов. Многие потеряли надежду на успех, разочаровались, ужаснулись кровопролитию, опомнились и убежали куда глаза глядят, намереваясь вернуться домой. Однако есть еще те, кто намерен драться за каждую пядь, оспаривая ее у врага огнем и ударами навахи: это люди, которым нечего терять, люди отчаявшиеся и желающие лишь отомстить за гибель близких или друзей, обитатели нижних кварталов, готовые на все и мечтающие только о том, чтобы французы как можно дороже заплатили — око за око, зуб за зуб — за все потери этого дня.
— Бей их! Расквитаемся с лягушатниками! Пусть заплатят!..
Плата — чудовищна. На каждой улице в центре, на каждом перекрестке, в каждой подворотне валяются убитые. Французы не жалеют картечи, которая уже смела с балконов и крыш почти всех испанских стрелков, а гренадеры, егеря и фузилеры ведут беспрестанную пальбу залпами по крышам, террасам и чердакам. Так погибли несколько женщин, швырявших в неприятеля цветочными горшками, молотками, а то и табуретками. Среди убитых — Анхела Вильяпандо, 36 лет, уроженка Арагона, получившая пулю на улице Фуэнкарраль, а на улице Толедо та же участь постигла Каталину Кальдерон и Марию Антонию Монрой, 37 и 48 лет соответственно, на улице Сольдадо — Тересу Родригес Паласьо, 38 лет, а на улице Хакометресо — вдову Антонию Родригес Флорес. Торговец Матиас Альварес смертельно ранен в тот миг, когда стрелял по французам с балкона своего дома по улице Санта-Ана. На углу Толедо и Консепсьон-Херонима пуля попала в левое бедро Сегунде Лопес дель Постиго, которая бросала в проходивших внизу французов разной кухонной утварью.