День Космонавтики
Шрифт:
Мы выпили.
– Было круто!
– сказал блондинистый Семка и толкнул кулаком в плечо Саню.
– Я почти поверил, что мы запустили его в космос.
– Я бы попробовал, - улыбнулся по-гагарински Саня.
– Только летное осталось всего одно, под Самарой. Там, правда, лишь на Эйрбасы с Боингами учат.
– Жалко, что мы теперь не летаем, - вздохнул Игорь, накалывая картофелину, будто отправляя снаряд по навесной траектории.
– Полетим!
– с уверенностью сказал я.
– Хрен им всем, уродам.
Петр Игнатьевич пошевелил седыми бровями.
–
– Не интересно никому.
Все притихли. Саня посмотрел на меня.
– Потому что официоз!
– с жаром возразил я.
– В первую очередь это власти не нужно, вот она и старается из праздника сделать картон. А на следующий год увидите, сколько придет. Только не потому, что суббота будет, а потому что мы Саню-Гагарина запустили! И вообще классно все сделали!
– В следующий раз СК не дадут, - сказал Семка.
– Его вроде продать хотят в Германию, какому-то коллекционеру.
Какое-то время мы молча ели.
Селедка с картошкой - вкуснотища! Еще селедка - жирная, какая надо, в масле. Я прикидывал, как быть со скафандром через год.
Может, этот выкрасть? Или купить оранжевой ткани, Игорюхина мать сошьет приблизительно похоже, прикрепим мотоциклетный шлем...
Лажа, конечно, будет.
– Слушайте!
– сказал Леха, тряхнув крашеной челкой.
– У меня есть контакт во Львове, так он говорит, что у них там в цехах автобусного до сих пор ЛАЗ, возивший Гагарина с Титовым к стартовому столу на Байконуре, стоит. Круто, да? Его бы как-то к нам переправить!
– Не выйдет, - качнул головой Петр Игнатьевич.
– Даже если автобус получим за бесплатно, просто не потянем транспортировку. Наверняка он не на ходу и начисто проржавел. Нет, никто не вложится.
Я скрипнул зубами.
– Суки!
От удара кулаком подскочила вилка. Саня вздрогнул. Петр Игнатьевич, подобрав куском хлеба масло на тарелке, слабо улыбнулся.
– Константин, не надо бороться с ветряными мельницами.
– Так это же всюду, Петр Игнатьевич!
– сказал я.
– Вроде все можно, а ничего нельзя! На гей-парады деньги есть, а на День Космонавтики нет! Пособия есть, а работы нет! И все дружно идут в задницу! Спросите вон Семку, чему нас учат. Как соблюдать корпоративную этику, следовать должностным инструкциям, топить соперников и конкурентов и парить всем мозги. Все! Мы выйдем из колледжа первостатейными болванами.
– У меня стиснуло горло.
– Не хочу! Мы же люди, а не скоты.
– Саша, налейте по второй, - попросил Петр Игнатьевич.
– Не вопрос.
Саня поднялся и понес бутылку над рюмками. Буль-буль-буль. Буль-буль-буль. Отрава доходила до краев.
– Я хочу сказать вам, ребята, - Петр Игнатьевич блестящими глазами посмотрел куда-то над нашими головами, - хочу сказать вам...
– Он поднял рюмку, и все мы последовали его примеру.
– Вы - славные. Вы как мы в свое время, вы идете в жизнь не за деньгами, а, не знаю, за светом, что ли... за идеями, за правдой, за возможностью гордиться своим прошлым, стремитесь в будущее. Но, думается, нынешние времена такого не приемлют. Они жестокие и слепые. Потребительские времена. Я-то уже динозавр, а вы... Вы, если не остановитесь, наживете себе только неприятности. Увы, я знаю, что говорю, поэтому от всей души желаю вам примирения с действительностью.
Петр Игнатьевич опрокинул водку в рот. Он сморщился, мы озадаченно переглянулись. Никто за такое пожелание пить не стал.
– Петр Игнатьевич, - обиженно сказал Леха, - уж лучше за космос, что вы нас...
– Кончился космос!
– повысил голос Петр Игнатьевич.
– Компетенции утрачены, корпуса распилены, документация - в пыль, в пепел. Вы ничего не знаете, ребятки.
Кадык у него дернулся под складками кожи.
– Мы проиграли.
– А я пока жив, - сказал я.
– За космос!
– За космос!
– хором прокричали Семка, Саня, Игорь и Леха.
Столкнулись рюмки.
– А через месяц, восьмого, день памяти и скорби, - сказал я.
– Мы и к этой дате тоже что-нибудь придумаем. У меня на планшете есть кадры кинохроники. Можем сделать под них пикет памяти, в военной форме...
– Девятое, - негромко сказал Петр Игнатьевич.
– Раньше праздновали девятое.
– Почему?
– удивился Игорь, который ходил у него в негласных учениках.
– Война же кончилась восьмого.
– Девятого.
Петр Игнатьевич поднялся, обошел стол, покопался в нижнем ящике комода, втиснутого в пространство между стеной и книжным шкафом, и извлек на свет небольшой, но пухлый блокнот. Оказалось, это маленький настенный календарь. Я, правда, подумал про "Библию" карманного размера, которую на железнодорожном вокзале раздают всем желающим то ли баптисты, то ли евангелисты, то ли какие-то сектанты с пожеланием прикоснуться к великой мудрости. Она примерно такая же толстая.
– Вот, - Петр Игнатьевич выложил календарь на стол и накрыл его ладонью.
– Только я хочу, ребята, чтобы вы хранили это в тайне.
Мы сгрудились вокруг. Я привстал и случайно боднул абажур. Световое пятно заплясало по тарелкам.
– А что здесь такого-то?
– спросил Леха.
– Да, Петр Игнатьевич, - поддержал его я, - мало ли, кто во что верит и кто что считает. Сейчас вроде не диктатура.
Петр Игнатьевич вздохнул.
– Ребята, там, где победила ложь, правда всегда будет самым страшным оружием. Поэтому за нее убивают.
Я почувствовал холодок в районе солнечного сплетения. Семка неуверенно хмыкнул.
– Скажете тоже.
– Ну, может, не убьют. Пригрозят, лишат места в колледже, внесут в списки неблагонадежных. Посадят.
– Это же раньше...
Взгляд Петра Игнатьевича остановился на мне, и я умолк.
– Что вы знаете о девятом мая?
– спросил он, не отнимая руки от календаря.
– Что и все, - сказал я.
– Обычный день.
– А восьмое?
– Соединенные Штаты разгромили Германию. Высадились во Франции, Греции и Италии. Одновременно с англичанами освободили Бельгию, Нидерланды, Данию, Румынию, Польшу, Австрию, словом, все страны Евросоюза, и вошли в Берлин.