День минотавра
Шрифт:
Я осторожно вышел из-за кустов, где прятался, и спросил:
– Помочь тебе встать?
Подойти к нему ближе я боялся, ведь это был человек, а человек всегда опасен.
– Он не может говорить. – Рядом со мной стояла дриада Кора.
– Твое платье соткано из солнечных лучей! – воскликнул я.
– Из солнечных цветов подсолнухов, – улыбнулась она. – Каждое утро я тку его заново, ведь лепестки живут только один день. Как любовь.
– А твои волосы как зеленый водопад. Он струится по плечам и поет свою песню.
– Может, он научился этой песне у дерева,
– Это человек, – прошептал я. Казалось, она не понимает, как это опасно.
– Тем более он заслуживает сочувствия.
Его прекрасные темные волосы, откинутые назад, стягивала лента, бледное и гладкое лицо казалось сделанным из алебастра – материала, из которого критяне вырезают своим царям троны. Такое лицо, безупречное и неподвластное времени, могло выйти из-под резца бога ремесел Гефеста, создавшего его в своей подземной мастерской.
Мы с двух сторон взяли человека под руки и привели в дерево дриады. Она не пригласила меня войти и улыбнулась, заметив мое разочарование. Я много слышал о чудесах, творившихся в деревьях дриад, – о винтовых лестницах, вырезанных внутри ствола, потайных дверях, за которыми находятся освещаемые светлячками комнаты, о балконах, спрятанных среди ветвей, – там дриады расчесывают свои длинные волосы, а солнечные лучи нежно поглаживают их по голове.
– Не входи ко мне. Я привела в свой дом горе, а у тебя своего достаточно.
– Он причинит тебе зло?
– Может быть.
– Зачем же ты взяла его к себе?
– Я слишком долго жила в лучах солнца.
Ни один человек не мог войти в лес незамеченным – звери сразу поднимали тревогу. Все, даже нечистые на руку трии и легкомысленные паниски, по очереди несли дежурство рядом с узким проходом, образовавшимся в высоких скалах, непреодолимой стеной окружавших нашу страну. Только этот проход соединял лес с миром людей (я не говорю о своей пещере, но туда никто не решался даже заглянуть). Мы не единственные заметили Эака, и в то время, как Кора вела его к себе домой, дежурные трубили тревогу в большую морскую раковину. На следующий день Хирон, повелитель кентавров, пришел к Коре, чтобы поговорить о пришельце.
– Я собираюсь родить от него ребенка, – сказала она. Хирон был ошеломлен этим известием. Отец – человек, а мать – зверь! Кем же тогда будет ребенок, человеком или зверем? И, встряхнув гривой, он ушел, предоставив глупой дриаде самой разбираться в том, что она натворила.
Сначала родилась ты, Тея, а через год на свет появился Икар, и первое, что он сделал, – рассмеялся. Высоко в ветвях дерева, где вы жили, был балкон с бамбуковыми перилами, огибавший весь ствол. На нем стояла скамья. Я часто приходил к вашему дому и ждал внизу, когда Кора появится на балконе, держа вас на руках.
– Эвностий, иди к нам, – позвала она меня однажды.
– Мне можно войти в дверь? – спросил я, надеясь, наконец, посмотреть, что делается там, внутри ствола.
– Поднимайся по наружной лестнице.
Я с тревогой заметил, что волосы ее потеряли свой блеск и безжизненно висели, как сломанный папоротник, а платье было соткано не из ярких лепестков подсолнуха, а из темно-коричневых листьев. Она протянула мне дочку.
– А я ничего у нее не сломаю? – спросил я робко.
– Нет, если, конечно, не уронишь на землю. – Она засмеялась.
Сначала ты расплакалась.
– Наверное, ее напугал цвет моих волос, – сказал я.
– Она боится леса и всегда плачет, когда я выношу ее на балкон.
Я прижал твою маленькую ручку к своему рогу и сказал:
– Смотри, они совсем не страшные. Как две морковки.
Ты заснула прямо у меня на руках.
– Дай мне подержать и Икара тоже, – попросил я у Коры.
– По одному младенцу на каждую руку. Они будут друг друга уравновешивать.
Такого пухленького малыша я никогда раньше не видел. Когда никто не держал тебя на руках, ты лежал в своей колыбельке, сделанной матерью из панциря черепахи, и весело агукал, глядя на дятлов или просто на небо. Ты напоминал мне птенца, постоянно объедающегося насекомыми, который стал таким толстым и тяжелым, что ему вовсе не хочется летать. Он сидит в своем гнезде и ждет, когда опять принесут поесть.
Я не говорил Коре о том, что очень полюбил вас: Тею – потому, что она всегда была грустной, а Икара – потому, что он был пухленьким и веселым. Иногда Кора оставляла меня с вами одного, а сама уходила в лес вместе с Эаком (у нее, наверное, сердце разрывалось от горя, когда она видела, как Эак подходит к кромке леса и с тоской глядит на крестьянские домишки, стоящие на другом конце поляны).
Я выжимал из цветов жимолости нектар и поил им вас, а потом рассказывал разные истории, в которых я обязательно спасал вас от злых медведей или кровожадных волков. Вы слушали внимательно и никогда не засыпали, не дождавшись конца, хотя, наверное, понимали далеко не все – ведь вы были еще совсем маленькими.
Время шло. Икару исполнился год. Однажды, поднимаясь на балкон, я увидел, что Кора плачет. Мой отец часто плакал после смерти матери, и я знал, что слезы взрослых гораздо более соленые, а скорбь более глубокая, чем у детей. Я начал спускаться вниз на землю, но Кора остановила меня:
– Останься, Эвностий. Побудь с детьми в последний раз. Ты их больше никогда не увидишь.
Едва не потеряв равновесие, я остановился на середине лестницы и, опершись подбородком о край балкона, спросил:
– Ты меня больше не пустишь в свой дом?
– Они уходят отсюда.
– Как же ты пойдешь с ними?
Я знал, что дриада, покинув свое дерево, может прожить всего несколько дней. Оно дает ей жизненные силы, так же как соленая вода дает жизненные силы дельфину.
– Отец забирает их в Кносс, а я остаюсь.
– В город людей! – воскликнул я испуганно. Не забывайте, что дети зверей и людей боятся друг друга одинаково. Я сразу представил себе жуткую картину, как вас обоих, младенцев, закалывают, а потом подают к праздничному столу или, в качестве наживки для акул, насаживают на огромные рыболовные крючки.