День отца
Шрифт:
— Хочешь поговорить о смысле жизни со мной?
— Нет, я хочу поговорить о тебе, — покачал он головой. — Вот ты любишь её всю жизнь. — Я и не собирался отвечать, но он поднял руку, словно я буду возражать. — Не спорь. Любишь. Так почему не держал? Почему отпустил?
Я многозначительно пожал плечами.
То ли выходил вечер встречи, то ли вечер памяти. Теперь на ум пришли слова Князева: «Если держать — это чужая, свою — надо отпустить».
Бахтин кивнул, словно я ответил:
—
«Что же ты её не отпустил? Сам. А ждал, когда она наймёт девчонку, если знал, что она хочет уйти? — подумал я про себя. — Что же сейчас, когда она вернулась, не гонишь?»
— Для нас с тобой, может быть, просто, — сказал я вслух и упёрся руками в пластиковую спинку его кровати. — Но не для неё. Я всю жизнь думал, что она любит тебя.
— А я всю жизнь знал, что она любит тебя, — вздохнул он. — И, если эта фанатка, которую я притащил домой, был Владкин способ вырваться на свободу — я не мог ей отказать.
Я покачал головой, чувствуя, как словно рвутся швы на плохо заштопанной ране.
Это разговор пора было заканчивать — он приносил мне невыносимую боль.
Что бы ни говорил Бахтин, Славка всё равно осталась с ним.
Он побеждал всю жизнь. Он просто не умел иначе.
И пусть я никогда с ним не соревновался, он снова победил.
Да, он сделал как она хотела: её отпустил.
Но она вернулась не ко мне. Она приходила ко мне, но вернулась — к нему.
Я натянуто улыбнулся.
— Поправляйся!
— Удачи тебе, Рим Азаров! — крикнул он вслед.
— И тебе, Максим Бахтин. И тебе, — кивнул я и вышел.
давай сыграем в одиссея
ты завтра сядешь на корабль
и очень долго не вернёшься
а может даже никогда
Глава 28
— Ну что, дружище, приехали, — открыл я дверь машины Командору.
Он осторожно спрыгнул и потрусил к своим любимым «столбикам» у подъезда.
Я собрал с пассажирского сиденья материалы дела о пропавших девочках, которыми щедро поделился Годунов и пошёл за псом, крепко прижимая к себе увесистые папки, а подбородком к ним — коробочку с кнопками.
На душе было пасмурно, не смотря на солнечный день.
В моей душе теперь всё время было сыро, промозгло, хмуро и шёл непрекращающийся дождь.
Если бы не эти папки, не горе людей, что было куда весомее моих личных трагедий, как бы эгоистично и жестоко это ни звучало, не знаю, как бы я держался.
Родители потеряли детей, трёх чудных девочек, которые ушли из дома и не вернулись. И, может быть, уже никогда не вернутся, а я… что потерял я?
Малышку,
Так ей там лучше. Это её дом, её родные, её отец.
Любовь всей своей жизни?..
Нет, про Славку лучше было не думать.
Может, потери мои были и не так тяжелы, как у родителей пропавших девчонок, но болело, к сожалению, не меньше. Как бы ни старался я обесценить и преумалить свои утраты, всё равно чувствовал себя скверно.
И пытался глушить чувства работой.
Я читал и перечитывал показания свидетелей и оперативную информацию. Как сказал Мент, свежим взглядом разглядывал фотографии, всматривался в лица и здания на снимках. На стене в своей опустевшей комнате даже повесил пробковую доску и карту, где тоже ставил точки цветными копками, чертил линии, делал пометки на сносках, стараясь ничего не упустить.
Новую партию кнопок, что лежали сейчас поверх папок, я купил именно для этого.
Всё ещё придерживая их подбородком, я открыл дверь подъезда.
— Командос! — крикнул, не видя куда убежал пёс.
— Привет! — раздался сбоку знакомый голос.
Я вздрогнул от неожиданности, коробка с кнопками соскользнула и цветные гвоздики рассыпались по ступеням.
— Да чтоб тебя! Как ты всегда вовремя, Полина, — покачал я головой.
Швырнул на край парапета документы и присел, чтобы собрать разлетевшуюся канцелярию.
— Я не специально, — кинулась она мне помогать.
На эту суету притрусил пёс.
— Ну, слава богу, соизволили вернуться, сеньор Командор, — покачал я головой, со всей силы стараясь игнорировать Полину.
Она неловко кашлянула, когда второй раз открыв дверь подъезда, я пригласил только пса.
— Можно мне войти? — спросила робко.
— Зачем? — бросил я через плечо.
— У меня есть кое-что для тебя. Я ненадолго.
Я молча кивнул.
В квартире так же молча прошёл в спальню, на ходу снимая куртку.
Теперь эта комната больше не была похожа ни на детскую, без Стешкиных вещей и игрушек, ни на спальню — половину кровати я завалил бумагами, а на второй спал порой не раздеваясь. Она стала похожа на кабинет Мента — запущенное логово отпетого холостяка с грязной посудой на тумбочке и пустыми пивными бутылками на подоконнике.
Я искоса глянул на топчущуюся в дверях комнаты Полину.
Усмехнулся: и как мне в голову пришло, что Мент хотел с ней замутить. Сейчас-то я понимал, к чему он завёл тот сложный разговор, но тогда какая только дичь не лезла в голову.
И сдержался спросить: что же сейчас ты не ставишь руки в боки, не орёшь, не командуешь, а неловко топчешься на пороге, дорогая?
— Вот, — подала она документ. А когда я не протянул руку, чтобы его взять, усердно делая вид, что перебираю бумаги, положила передо мной на кровать. — Это свидетельство о разводе. Мы больше не женаты, Рим.