День отца
Шрифт:
— Я бросила тебя, потому что никогда была тебе не нужна. И не надо меня затыкать! Ни моя любовь, ни верность, ни преданность тебе не были нужны. Ты хотел только ребёнка. Это всё, чего ты хотел от меня. Чего, увы, я не смогла тебе дать. Хотя ребёнка ты всё равно получил. И, когда ты его получил, я стала тебе не нужна совсем.
— Господи, какую херню ты несёшь, — покачал я головой. — Ты вообще в своём уме?
Выглядела она сейчас точно как выпускница дурдома.
— О, да, в своём. И я всего лишь говорю правду, Рим, — горько усмехнулась Полина. — Нравится она тебе или нет. С того дня
— Тебе не стыдно? — покачал я головой, не веря своим ушам.
— А почему мне должно быть стыдно? — хмыкнула она. — Это тебе должно быть стыдно, благородный непогрешимый Рим. Вот пусть твоя любимая женщина, — выплюнула она через губу, — услышит правду о святом Риме, спасителе несчастных и обделённых. Мне никто не предлагал частных яслей. Ни ты, ни твой отец не тропились меня подменять бессонными ночами. И друзья не предлагали свои услуги с еженедельным дежурством. Нет, ради меня никто так не старался. Я колотилась одна, как могла. Никто не собирался облегчать мою жизнь. Я же мать. Я должна. Да, Стефания? Стефания! — передразнила она. — Мне даже имя поменять не разрешили.
— Таков порядок, Полина. Так её зарегистрировали!
Но она меня словно не слышала.
— Хотя зачем? Если бы не это вышитое на одеяльце имя, знаешь, как бы ты её назвал? Слава! — она засмеялась. Истерически. Визгливо. Совершенно невменяемо. — И мальчика бы тоже назвал Слава. Очень удобно, да? — Полина повернулась к Славке, а потом снова ко мне. — Для тебя же всю жизнь существует только одно имя. И одна женщина!
— Прости, Рим, — взялась Славка за ручку входной двери, у которой я стоял, ошалевший, раздавленный, практически размазанный, — я пойду.
— Слав, — я взял её за руку, но она мягко отстранилась.
— Всё это правда не моё дело, и для меня слишком, — покачала головой. — Прости.
Батя мой Рамзес!
Как же хотелось стукнуться лбом в стену. Со всей силы.
Или стукнуть об неё чёртову Полину.
— Я позвоню? — выбежал я проводить Славку до такси.
Она посмотрела на меня и ничего не сказала.
скромнее всех на свете сердце
оно не рвётся прочь из рук
наружу просится тихонько
тук тук
Глава 24
Она ничего не сказала.
Не ответила ни на один мой звонок за два дня. Не прочитала ни одно сообщение.
И я бы всё бросил и поехал. Но у Стешки поднялась температура, а Полина…
Полина выпила всю кровь и ушла в гостиницу.
Два дня с больным ребёнком на руках показались вечностью.
Адом, где в горячечном бреду я метался от столика с лекарствами к телефону, блуждая от недосыпа между сном и явью и, если держался, то только потому, что «кто, если не я».
— Ты вообще представляешь, как это прозвучало? — прохрипел я Князеву тихо, чтобы не разбудить забывшуюся тревожным сном Стешку, и упал без сил лицом на стол в кухне, пока варился кофе.
— Что всё это время за Славкиной спиной ты собирался вернуть Полину? — так же тихо ответил Князев. — Ты не сказал ей?
— Что не сказал?! Сказал, что развожусь. Что хочу удочерить Стешку.
— Но это же был просто один из вариантов, самый простой и безболезненный, тот который озвучила Полина.
Я выдохнул как сдыхающее чудовище, издающее последний вздох.
— Зачем ты сказал, что она должна отказаться от родительских прав? Ты же понимаешь, что если она это сделает, то никогда не сможет усыновить никакого другого ребёнка. Ей и тридцати нет, у неё вся жизнь впереди. А я словно предложил поставить на ней крест. Конечно, она слетела с катушек.
— Она слетела с катушек из-за Орловой. А про отказ от родительских прав она сама предложила, Рим. Сама, — тихо взвыл Князев. — Я бы и не заикнулся о подобном. Но она, видимо, или уже проконсультировалась у адвоката, или в принципе интересовалась вопросом, в интернете почитала. По телефону она вела себя вполне адекватно.
— Адекватно? — поднялся я и закрыл лицо руками. — Слышал бы ты какой грязью она нас полила. Чего только ни наговорила! При Славке. Славке! А когда та уехала, ещё и отцу. Про себя я молчу. Вот ведь воистину: если хочешь узнать человека — подай на развод.
— А ведь мы хотели, как лучше, — вздохнул Князев. — Хотели мирно, по-людски. Договориться.
— Договорились, — выдохнул я, опуская руки. — Ребёнок уже заболел. Батя на валидоле. Славка не отвечает. Командор да и тот в угол забился, словно в чём-то виноват. А у меня одно кровожадное желание — придушить эту дрянь. А лучше отмотать время назад на тот проклятый день, когда она подошла ко мне у тебя на вечеринке и ответить «Нет, я не танцую». Гейм овер!
— Это я её к тебе послал, — виновато повесил голову Олег. — Я рассказал ей про твоё разбитое сердце и Орлову. Вот она и пошла тебя утешать.
— Чтоб у тебя чирей на заднице вскочил, Князев!
— Ну хочешь, я поеду с тобой к Славке, когда Конфетка поправится. И всё ей объясню. Сам. Мне она поверит. Я же её терпеть не могу.
— Угу, — кивнул я. — Только тебя ей и не хватало, после всего, что она услышала.
Кофеварка зашипела. Стешка проснулась и заплакала.
На этом разговор можно было считать законченным.
К счастью, к вечеру температура у Стефании спала. О ложку звонко стукнулся уголок вылезшего зуба. Моя девочка принялась радостно мусолить ложку, и батя буквально выгнал меня из дома.
И я знал только один адрес, куда мог ехать, обгоняя красные светофоры.
— Слав! — я бы упал на колени прямо у двери, но она меня остановила.
Заплаканная, измученная, она зябко куталась в тонкую кофточку, совсем как тот раз, когда я приехал в снег, только больше на меня не смотрела. Совсем. Отворачивалась в сторону.