День писателя
Шрифт:
Хорошая книга пьянит сама. После прочтения плохой книги хочется сейчас же из санитарных соображений прополоснуть мозги спиртом. Что я и делаю…
Настоящие стихи, еще не вдумываясь в смысл, узнаешь по гулу правды, заключенной в них. И если есть этот гул правды, то сам понимаешь, что технические недостатки этого стихотворения, если они есть, второстепенны.
Стихи Цветаевой и Маяковского, при всем огромном таланте их, как бы заранее рассчитаны на молодого читателя. Они как бы говорят: не можешь пробежать стометровку — не читай моих стихов!
Пушкин
Удобства двуглавого орла: каждая голова думает, что за нее думает другая голова.
Мы живем под лозунгом: превратим развалины социализма в руины капитализма.
Выше планку позора!
Прежде чем вопиять в пустыне, создай в ней хотя бы один оазис!
— Если Бога нет, надо ужраться на этом свете.
— Но это непорядочно!
— Значит, надо ужраться порядочностью!
Он считал себя христианином, но был женат шесть раз.
— Как бы на это посмотрел Христос? — спросил я у него.
— Как Магомет! — мгновенно ответил он.
Иуда — кадровая ошибка Христа.
Крик души и крик: «Души!» — язык нас выдает.
Спал на лаврах, но со снотворным.
Один человек остроумно сказал: хорошая мысль пришла в голову, но, увидев, что там никого нет, ушла.
Говорят: стрелять из пушек по воробьям. И никому не приходит в голову, что воробьев жалко.
Нищета довела его до гордости.
Если всякая власть от Бога, то и всякий Бог от власти.
Склонный делать добро не считается с принципами и любому павшему подает руку, чтобы поднять его. У него не возникает мысли: достоин ли павший? Достоин уже потому, что пал.
Наслаждение телевизором: своею собственной рукой выключить его.
Блевота вулкана, его грязь через тысячелетия превращается в пемзу, в средство отмывания грязи. Геологический оптимизм.
Старею. И уже об этом мире думаю с нежностью и печалью, как о сыне-подростке: что с ним будет?
Верующий менее жаден к этой жизни, потому что рассчитывает на дополнительные радости в раю. Следовательно, верующим договориться в этой жизни легче и легче эту жизнь сделать более сносной.
Набоков — писатель без корней, уходящих в землю. Лучшие его вещи гениальная гидропоника. Грустно думать: кажется, это искусство будущего.
Гений: и звезда с звездою говорит.
Графоман: и звезда с луною говорит.
Когда мошенничество стало его второй натурой, куда смотрела его первая натура?
Прочные перила разума над бездной — вот что такое форма художественного произведения, и ничего другого.
Самое большое удовольствие от писательской работы я лично испытываю не в процессе творчества. Вдохновение сладостно, но и мучительно. А вот, скажем, я написал черновик вещи и считаю, что удачно написал. И ложусь спать. На следующее утро самая приятная часть работы — чистить черновик. Это как в жаркий летний день сдирать с охлажденного апельсина кожуру.
На одной остановке вместе с другими людьми вошла довольно пожилая женщина с увесистой
— Обойдусь! — вдруг сказала эта женщина и так оскорбленно посмотрела на меня, как будто я своими словами скинул с себя лет десять и нагло нахлобучил ей на шею лет пятнадцать.
Я еще раз предложил ей сесть, но она на этот раз ничего не ответила и только поставила свою сумку у ног Я продолжал стоять как дурак.
— Да садись, парень! — крикнул этот работяга. — Она еще баба как звон! Постоит!
Женщина, как это ни странно, благодарно улыбнулась его якобы простонародной точности.
Я сел, несколько оглушенный случившимся. Давненько меня не называли парнем, но, с другой стороны, женщина посчитала меня слишком старым, чтобы уступать ей место. После этого подмигивания и кивки этого полупьяного работяги приняли слишком неприличный характер. Он не только призывал меня выйти наконец на поверхность земли и выпить, но как бы обещал своими кивками прихватить и эту женщину, улыбнувшуюся ему.
Я вышел на ближайшей станции, подождал следующего поезда и сел в него. Рядом со мной устроились две молоденькие женщины, так и полыхавшие своими новостями, как бывает с женщинами, когда они давно не виделись. Они оживленно переговаривались, слишком надеясь, что грохот состава заглушает их голоса.
— Ой, что со мной было этим летом, я чуть не умерла от ужаса! полыхнула одна.
— А что случилось? — полыхнула другая.
— Я была вечером в парке, и меня там изнасиловали хулиганы! Я от ужаса чуть не умерла! Столько раз ходила в парк, и ничего. А тут — на тебе!
Вот дура, подумал я, какой черт в наше время понес тебя одну вечером в парк! Да она хотела, чтобы ее изнасиловали, но деликатно. Больше я к ним не прислушивался.
Я доехал до своей станции, вышел из метро и направился домой. Шагая по тротуару уже по своей улице, я вдруг увидел, что навстречу идут два молодых человека и, не сводя с меня глаз, улыбаются.
Конец маразму, подумал я. Конечно, это мои читатели узнали меня и улыбаются, вспоминая мой юмор. А еще многие писатели жалуются, что молодежь перестала читать! Я дружески, но ненавязчиво кивнул им. Кажется, не успел я докивнуть, как они оказались передо мной. Сейчас попросят автограф, но взял ли я ручку с собой — последнее, что я успел подумать.
— Вам повезло! — крикнул один из них. — Рекламная распродажа! В пять раз дешевле, чем в магазине! Вам повезло!
Чувствуя, что происходит нечто непристойное, тем более стояли они передо мной в какой-то похабной близости, но я все еще думал — это мои читатели, и то, что кажется мне непристойностью, — недоразумение, вызванное тем, что они не понимают — я абсолютно равнодушен к вещам. Дальнейшее не поддается разумному анализу. Они суют мне какие-то паршивые перчатки, какое-то гнусное кашне, и все это я почему-то беру, вынимаю бумажник и спрашиваю: