День последний — день первый
Шрифт:
Хватит. Я отогнал эти воспоминания, я погрузил свое сознание в ее память, в которой Лина тонула сейчас, я подхватил ее, сопротивляющуюся, и выволок, и показал ей Мир — не тот, ушедший, а этот, все еще ждущий.
Все, — сказал я. — Родная, любимая — все. Не мешай мне сейчас.
В чем же я ошибся? В генах обезьяны? Или перворыбы? Или порочной была сама идея органической жизни?
А существовала ли альтернатива?
Я создал Мир из противоречий. Свет и тьма. Земля и вода. Пустота и воздух. Это простые альтернативы, без них не было бы того, к чему я стремился, — развития. Жар и холод. Живое и мертвое. В День третий я создал жизнь, отделив ее от смерти, я создал принципиально новую альтернативу, потому что жизнь могла порождать и усложнять
Все правильно. Я хотел, чтобы человек стал совершенным — сам. Мне интересно было наблюдать за этим процессом, а я должен был не наблюдать, а делать. Лепить не способность к развитию, а конечный результат.
Но ведь именно этого я и не желал! Это было бы просто и неинтересно, как вложенные друг в друга матрешки, повторяющие одно и то же — по образу и подобию самой большой из них.
Линочка, ты понимаешь меня? Теперь нас двое. В День первый я был один. Тогда я мог бы создать Мир без альтернатив, а сейчас? Я люблю тебя, и это вечно. Это выше всего, и выше Мира, который я создал или смогу создать.
Меня касались ее горячие ладони, ее мягкие губы, ее тихий голос успокаивал меня, она была — чувство, я — разум, но и чувство тоже, и эта самая властная из альтернатив лишала меня возможности вообразить Мир без выбора. Может ли Бог создать такой камень, который сам не сможет поднять? Я смог — я создал альтернативу разума и чувств. И не осилил ее сложности. Лина, помоги мне. Много работы.
Только День девятый.
С животными было проще — они ничего не понимали. Да и у меня сил прибавилось, я мог выбирать, что сделать сначала, что — потом. Мы с Линой будто вобрали Мир в себя и чувствовали, как он дышит, жует, спит, бегает, хватает, нянчит — почти то же, что и тогда, когда еще жил человек. Почти то же. За одним исключением. В Мире больше не было Разума. И альтернативы стали проще.
Лина притихла, ей было грустно, она прощалась с миром живого, гладила легкими прикосновениями жесткую шерстку оленей, и животные вздрагивали, вытягивали шеи, звучно ревели. Лина играла с ними невидимая, любящая, страдающая. Она не терпела крыс, а их расплодилось после исчезновения людей неимоверное количество. Не нужно, — сказала Лина, — не хочу. И крысы исчезли.
Она сделала это сама, поразилась своей силе, и впервые за этот день я увидел на ее лице улыбку. Я представлял сейчас Лину какой она была во время нашего похода по ярославским лесам — в брючках и свитере, волосы собраны на затылке лентой, высокий лоб открыт, она была Царевной-лебедь.
Надо было торопиться. Я уже нарушил равновесие, мною же созданное в День пятый. Тогда я строил Мир, подгоняя одно к одному, конструируя неистребимость жизни. Плодитесь и размножайтесь. Так записано в Книге, я почитал это главным в животном мире. Сейчас, двигаясь к Истоку, я лишил животных способности рождать потомство. Отсутствие потомства приведет животное царство к закату Дня девятого и без моего дальнейшего вмешательства. Я мог отразить День пятый как в зеркале, мог провести Мир через все стадии, какие были тогда.
Зачем? Не нужно, — сказала Лина. Динозавры не нравились ей, да и вообще вся доисторическая живность. То, что хорошо на восходе, глупо и не нужно во время заката.
Стас, — сказала она, — когда в Мире не останется никого и ничего, и все начнется заново, там, в новой Вселенной, люди будут такими же? Конечно, ты создашь их совершенными духовно, добрыми, веселыми, прекрасными, но — будут ли женщины, будут ли мужчины, и будут ли они красивы?
Форма.
Да. Да!
Но любовь — это альтернатива, выбор. А ты хочешь создать Мир без противоположностей. Разве? Конечно, ты думаешь об этом. Ты считаешь, что борьба альтернатив погубила Мир. Да, Лина. Я придумал этот закон, и он сработал. В новом Мире я придумаю иной закон развития. Вот и все. Есть еще время думать, кончается лишь День девятый.
Он действительно кончался.
Куда как легче разрушать, чем строить. В День пятый мне понадобились сотни миллионов земных лет, чтобы просчитать неуловимое равновесие между жизнью и смертью, между хищниками и травоядными, рыбами и тварями земными, и, когда завершался тот долгий день, я оглядел Землю, по которой бродили стада саблезубых тигров, и сказал «вот хорошо весьма!» Я был доволен — замечательная работа, от которой осталась не только усталость, но и мысль, что это бесконечномерное равновесие слепил я и предоставил Мир самому себе не только потому, что потерял силы и не смог бы повторить ничего подобного, но и потому, что вмешиваться было незачем — к чему подталкивать камень, который катится под гору?
Мир альтернатив. Тогда я думал, что он хорош. А сейчас?
Жертвами этого порядка — плюс невозможен без минуса — стали последние хищники планеты. Смотри, Лина, — подумал я, но она и сама видела. Какой это был красавец! Царь зверей! Он еще не успел отощать, хотя последнюю антилопу задрал неделю назад. Лев бежал по пустыне — рыжий на желтом — и рычал, гривастая голова была опущена к земле, он не был похож на других львов, оставшихся в живых: те как побитые псы трусили взад и вперед, а некоторые и вовсе смирились, лежали на камнях, поджав хвосты и не обращая внимания на скулящих львиц. Нет, этот — жил! Мы любовались красавцем, я сказал Слово, и в пустыне появился человек — единственный в животном царстве. Гигант-Геркулес, играющий мускулами. Иешуа.
Они встретились. Остановились друг перед другом. Я не вмешивался, я ничего не хотел знать заранее. Лев и Геркулес стояли и… ничего не происходило.
— Иешуа, — сказал я укоризненно.
— Нет, — прошептала Лина, — я не хочу. Красота должна жить. Пожалуйста. Остановись. Слышишь?
Лев прыгнул. Это был красивый прыжок — рыжая молния, но Иешуа мгновенно отступил, и зверь промахнулся. Он упал на четыре лапы, спружинил и прыгнул опять. Иешуа мог отступить и на этот раз — он ведь предвидел любое движение противника, любое его звериное желание, — но остался на месте. Огромная туша сбила Иешуа с ног, он был готов к этому и вытянул руки — лежа, — обхватил голову льва, притянул к себе, силы были равны, так я пожелал. Зверь не мог раскрыть пасть, они так и лежали, обнявшись, человек внизу, лев сверху. Зверь колотил хвостом по песку, он был вчетверо больше Иешуа, но мгновение спустя позиция изменилась — Иешуа выскользнул из-под туши, вскочил на ноги, они опять стояли друг перед другом, тяжело дыша, готовые к новой схватке.
Мы с Линой ждали, и мы решили — если лев победит, если Иешуа вынужден будет применить хотя бы один «запрещенный» прием, я оставлю этот Мир таким, каков он сейчас. Оставлю, остановлю, и пусть маятник качнется назад. Это жалость, и следовательно — жестокость, но я позволил себе на время расслабиться, поддаться женской, все еще человеческой, способности Лины жалеть то, чего жалеть нельзя. Для тебя, Лина. Пусть так. Я дам Миру шанс. Ты видишь — я уступил. Судьба Мира решится не умом (откуда он у льва?), не добром (что в нем понимает животное?) — но силой. Значит, сила и будет править Миром. И все пойдет по-старому, и мы потеряем время — миллионы лет.