День рождения Лукана
Шрифт:
Поллий был, как обычно, рад гостям, хотя и открыто удивился их общему неожиданному желанию собраться без видимого повода. Но сразу же повел их осматривать виллу. Эта вилла была более обычной, нежели суррентинская. Два крыла, портик с ионическими колоннами, более высокий в центре, внутри все росписи – в том самом архитектурном стиле, который нравился Поллию: раздвинутые стены, морские картины, продолжение ионических колонн. И здесь повсюду стояли греческие мраморные статуи, порой даже работы мастеров двухсот-трехсотлетней давности или же их бронзовые копии. Будучи на этой вилле в первый раз, Стаций с удовольствием рассмотрел
Туника и стола на ней были аметистового цвета, складки уложены особенно продуманно – как на статуе; на шее поблескивало золотое ожерелье с аметистами, волосы были убраны очень тщательно, хотя прическа была обычная, простая. Лицо ее было бледно, но в осанке, в движениях чувствовалась решимость. На этот раз Стаций особенно поразился ее красоте и изяществу. Несмотря на седину в волосах, она казалась молодой, и в этом было что-то божественное: не просто молодость – вечная молодость. Все замолчали с ее появлением.
Она приветливо поздоровалась с гостями, после чего, попросив Поллия прерваться, пригласила всех в атрий. Видно было, что Поллий в некотором замешательстве, но, как и рассчитывал Стаций, устраивать объяснения на людях было не в его обычае.
В атрии уже были расставлены кресла для слушателей, стоял и высокий столик для чтеца. По полу были разбросаны лепестки пурпурных роз, розы стояли в двух небольших переливчато-фиалковых стеклянных вазах, ими же был украшен ларарий, а возле него, на таком же высоком столике, только обращенном наклонной стороной к зрителям, и тоже среди роз, лежала уже знакомая Стацию золотая маска.
Стацию, увидевшему, что Поллий окончательно растерялся и не знает, как понимать происходящее, стало жаль его. Ему показалось, что их общие действия в самом деле напоминают вторжение разбойников в мирное жилище…
– Я позвала вас сегодня, друзья, – начала Полла немного не своим голосом, заметно волнуясь, – потому что это день рождения великого поэта Марка Аннея Лукана… моего мужа. Почтим же его маны скромными приношениями и чтением стихов…
И, обратившись к Поллию, спросила робко и немного виновато:
– Ты совершишь все что положено?
Поллий молча закивал и тут же беспрекословно приступил к исполнению обычного обряда мирных жертвоприношений домашним богам.
Потом они стали рассаживаться по местам. Полла подошла к Стацию и почти беззвучно спросила его, может ли он взять на себя ведущую роль на празднестве. Стаций понял, что сама она говорить уже не может. Он кивнул и тут же попросил Поллу взять опеку над его женой – на самом деле цель его была противоположна. Полла улыбнулась Клавдии и усадила ее рядом с собой.
Когда все расселись по местам, а слуги принесли книги, Стаций начал с того, что, воздав краткую хвалу поэту, дал слово Марциалу. Тот, уже успевший напомнить Полле о некогда бывшем знакомстве, начал читать, одну за другой, эпиграммы:
Славный сегодняшний день, свидетель рожденья Лукана:Дал он народу его, дал его, Полла, тебе.О ненавистный Нерон! Что смерти этой ужасней!Если б хоть этого зла ты не посмел совершить! [151]151
Пер. Ф.А. Петровского.
Стаций наблюдал за Поллой и заранее страшился собственного чтения. Она сидела, как всегда, прямо и как будто не слышала, что читается, опустив глаза в пол и плотно сжав губы. Стаций заметил, что одной рукой она держится за руку Клавдии, которая в свою очередь незаметно гладила ее по руке. У него мелькнула мысль, что зря он во все это ввязался, пренебрегши мнением Поллия, который, вероятно, знал, что делал, оберегая жену от лишних переживаний. Посмотрел он и на него: Поллий сидел опустив голову и не глядя по сторонам.
Между тем время неумолимо приближало его собственное выступление. И вот он уже сам подходил к столику для чтения, чувствуя тяжесть в ногах и холодок в щеках.
– По просьбе редчайшей из жен, госпожи Поллы Аргентарии, и я написал стихотворение на сегодняшний праздник, – начал он. – К сожалению, я не успел предварительно показать его ей, так что, госпожа Полла, ты вольна не принимать этого обращения, если оно тебе не понравится. Что до меня, то я не решился тягаться с несравненными гекзаметрами Лукана, отчего выбрал для себя Фалеков стих, – прошу видеть в этом знак моего величайшего почтения к поэту.
Потом он глубоко вдохнул и начал читать:День рожденья Лукана пусть отметитВсякий, кто, в исступлении ученомНа холмах, где Истмийской храм Дионы,Жадно пьет от священных вод Пирены.Кто причастен рождению искусства:Ты, Аркадец, создатель звонкой лиры,Ты, Эван, Бассарид стрекатель ярых,Гиантийские сестры с Фебом вкупе!Пурпур лент пусть венчает ваши кудри,А по кипенно-белым одеяньямЮный плющ пусть стремит свои побеги!Пусть ученость потоком разольется,Зеленей станет в рощах Аонийских!Если тень твоя видеть свет способна,Пусть сплетенья венков ее утешат! [152]152
Перевод наш. – Т.А.
Окинув взглядом собравшихся, он увидел напряженное спокойствие на лице Поллы, заинтересованность учеными предметами, загоревшуюся в глазах ее мужа, а также привычную ироническую усмешку на лице Марциала, выражавшую мысль, что «Классик», как всегда, с головой зарылся в пыль веков. На остальных слушателей у него уже не хватало внимания.
Читая собственное описание чествования поэта на Кифероне, Стаций поймал себя на мысли, что очень хотел бы, чтобы все и правда перенеслось туда, и ответ за все держал бы не он, а Аполлон, музы и Мнемосина.