День рождения Лукана
Шрифт:
С этими словами он поднялся с ложа и заспешил по склону. Однако Полла не торопилась следовать его примеру. Она стала отдавать четкие и быстрые распоряжения слугам, что делать:
– Скатерть, ковры свернуть, и скорее несите их под крышу, чтобы не намокли. Ложа перевернуть. Стол вот сюда, к дереву, положите боком. Вино пусть стоит, ему ничего не сделается. Устрицам и овощам тоже. Берите хлеб, чтобы не намок…
Какой-то внутренний голос подсказал Стацию не спешить за Поллием, но остаться с ней.
Упругие струи дождя хлестнули с внезапной силой. Слуги, унося кто что мог, побежали по склону в том направлении, в каком скрылся Поллий. Полла быстро обернулась к Стацию и улыбнулась:
– К
Она схватила его за руку и увлекла за собой, с молодым проворством устремляясь по тропинке, ведущей к скалам. Стаций едва поспевал за ней.
Пещера и правда оказалась совсем близко. Это была даже не совсем пещера, скорее просто небольшое углубление в скале с навесом сверху. Но два-три человека вполне могли в нем укрыться. Добежав до него, Полла провела руками по лицу и волосам, умываясь дождевой влагой, и весело встряхнула головой:
– Ну вот, прямо как Дидона с Энеем! – воскликнула она со смехом. И тут же добавила:
– Правда, престарелая Дидона с престарелым Энеем. Надеюсь, ты не обидишься на такое определение?
– Я не обижусь, но саму себя ты зря так, госпожа… – возразил Стаций.
Она ничего не ответила.
Они остановились под естественным навесом, и перед ними тотчас же выросла белая стена ливня, от которой в их сторону отскакивали мелкие брызги. Вспышки молний следовали одна за другой, гром грохотал где-то прямо над головой, в воздухе разлилась острая свежесть.
Стаций пытался подобрать слова, чтобы начать разговор с Поллой, но та, не глядя на него и устремив взор на стену дождя, вдруг начала читать наизусть:
…Так, порождение бурь, сверкает молния в тучахИ, потрясая эфир, грохочет неистовым громом,День прерывает и страх между робких рождает народов,Им ослепляя глаза косым полыханием блеска… [31]Конечно, это была «Фарсалия»! Стаций помнил эти строки и тут же подхватил:
31
Здесь и далее «Фарсалия» цитируется в переводе Л. Е. Остроумова.
Дальше было уже не про грозу, поэтому Стаций прервал чтение и, не теряя времени, обратился к Полле:
– Я вспомнил тебя, госпожа Полла Аргентария! Не сейчас, уже вчера! Я видел тебя на Нерониях… тридцать лет тому назад.
– Вот как? – Брови Поллы взлетели в удивлении.
Она взяла Стация за руку и быстро заговорила.
– Поэт, у меня к тебе просьба… Ради нее я и упросила мужа зазвать тебя к нам. В прошлом году, в третий день до ноябрьских нон [32] , моему Лукану исполнилось пятьдесят лет. – Голос ее дрогнул. – Исполнилось бы… Я отмечала эту дату только в своей душе, если не считать скромных приношений домашним богам. Но я внезапно почувствовала, что должна еще что-то для него сделать. Мне захотелось как-то иначе отметить хотя бы следующий день его рождения. Ведь празднуется же день рождения Вергилия и многих мужей, перешедших в вечную жизнь! Но в моих условиях это совершенно невозможно. Даже могила Лукана стала для меня недоступной. Нынешний муж мой – прекрасный человек и очень меня любит, но я попала в ловушку его любви. Он боится за меня и не пускает меня в мое прошлое. Точнее, думает, что не пускает, потому что на самом деле я только в нем и живу. Но… Короче говоря, мне хочется, чтобы лучший поэт нашего века почтил манны [33] моего незабвенного мужа, что-то написав в его память. Как бы на день его рождения… Разумеется, я щедро вознагражу тебя… Ты согласен?
32
3 ноября.
33
«Почтить маны» – т. е. почтить память умершего.
Глаза ее светились мольбой. Стацию было немного неловко с ходу признавать себя «лучшим поэтом века», но времени для пререканий по этому вопросу у них не было, тем более что поставленная задача его сразу заинтересовала.
– Да, я согласен, госпожа. Но чтобы что-то сочинить, я должен был бы расспросить тебя кое о чем. Трудно написать что бы то ни было, трогающее сердце, о человеке, которого плохо знаешь. Не стану скрывать, я слышал о покойном поэте много разного, через что мне хотелось бы перешагнуть, но не знаю, смогу ли я это сделать…
– Ты о чем? – с ужасом в глазах и дрожью в голосе воскликнула Полла. – Ты об этой гнусной клевете, что якобы он унижался на допросе, так что оговорил свою мать? Не верь, поэт, не верь! Это не так! Ты не знаешь, как все было! Это все Нерон! Он пустил этот слух! Как ты не понимаешь… ему хотелось, чтобы не только он был матереубийцей! И это он сам панически боялся смерти, потому-то ему и надо было выставить трусом того, кому он завидовал…
Стаций положил руку ей на плечо, ладонью ощущая внутреннюю дрожь, сотрясавшую ее. Что она не забыла первого мужа, он догадывался, но он и предположить не мог, что события двадцатипятилетней давности способны так глубоко волновать сердце. Все-таки обычно столь продолжительное время залечивает любые раны.
– Успокойся, госпожа! – мягко произнес он. – Я не только это имел в виду, и, если ты так убеждена в невиновности поэта, считай, что и я уже убежден. Я просто хотел бы знать, каким он был в жизни. И пожалуйста, не волнуйся! Если Поллий заметит твое смятение, я боюсь, из нашей затеи ничего не выйдет.
– Ты прав… – Полла сцепила руки и, поднеся их ко лбу, с силой провела согнутыми большими пальцами по лицу ото лба до подбородка и дальше по груди, точно пытаясь рассечь саму себя надвое. – Надо что-то придумать… Прошу тебя, задержись у нас хотя бы на несколько дней! Я попробую найти возможность рассказать тебе…
– А написать ты не можешь?
– Для этого надо больше времени и больше сосредоточенности… Но как я рада, что ты согласился!
– Я останусь на столько, на сколько скажешь, госпожа. Надеюсь, у нас будет время поговорить. Но сейчас попробуй в двух словах описать, если получится, какой он был. Видишь, дождь уже ослабевает, нам надо перевести разговор на другую тему, прежде чем Поллий нас найдет.
– В двух словах? – Полла задумалась. – Ну как бы это передать… Он был… наверное, как эта гроза. Я не могу сказать, что с ним можно было жить в уюте и спокойствии, как с Поллием, хотя я сама изо всех сил старалась создать для него спокойствие и уют. Но с ним была жизнь – та же острая грозовая свежесть. Он был… избранник богов. Он предвидел будущее… свое, и не только. Читай «Фарсалию» внимательно и думай не только о Помпеях и Катонах. В ней и вся наша судьба… Ох, не могу, я все не то говорю и сейчас заплачу…